Вошел дежурный, гаркнул:

— Вставай, на выход.

Глава 7. Делай добро и…

Место, куда меня привели после встречи с начальником СИЗО, я узнал: комната свиданий. Два стола, разделенные бронированными стеклами, между которыми — решетка. О грядущем Новом годе напоминал лишь жидкий и потрепанный дождик, протянутый по потолку крест-накрест. Кто же ко мне придет? Сан Саныч? Кто-то из парней? Микроб? Погосян? Клык?

Распахнулась дверь, и в комнату по ту сторону стекла ворвалась Лиза. Я аж вскочил. Она на свободе, все в порядке, слава богу!

Девушка села, сложив руки на столе, подалась вперед, заговорила, то ли не зная, что общение происходит через телефон, то ли забыв. Я взял трубку, показал ей, что надо делать. Девушка кивнула, поднесла трубку к уху.

— Сашенька, — прозвучал ее чуть искаженный голос. — Господи, чего я только не передумала… — Она хрипнула, опустила голову, и по щекам хлынули слезы.

— Лиза, ну… У нас мало времени, не плачь.

Все так же не поднимая головы, она припечатала ладонь к стеклу. Я инстинктивно приблизил свою руку к ее, отметил, что пальцы девушки напряжены, всегда ухоженные ногти сгрызены до мяса.

— Все будет хорошо, — повторил я, сам себе не веря, погладил ее ладонь и соврал: — У них нет доказательств, нельзя же просто так взять и посадить невиновного.

А в голове билось: «Можно, еще как можно!»

Злым движением вытерев слезы, Лиза наконец посмотрела на меня.

— Сашенька, — ее пальцы заскребли по стеклу. — Дед… дед умер. У бабушки дом забрали, и машину. Она теперь у нас живет. Это все неправда, дед не мог такого сделать!

Что это Вавилов меня оговорил, я промолчал — ни к чему ей такая информация.

— Как ты меня нашла? — спросил я, чтобы переключить ее на другую тему.

— Через дядю, он… — Девушка злобно глянула на трубку, вспомнила, что нас слушают. — В общем, через дядю.

— А что там моя команда? Димидко?

Она мотнула головой.

— Не знаю. Меня ж тоже… — Лиза показала пальцами решетку. — Потом отпустили. Потом известие о смерти деда и… Но если надо, я узнаю! Саша, — она провела пальцем по стеклу, — как же так? Я не верю, что ты виноват. И больше всего в мире мне хотелось бы… просто прикоснуться к тебе. Я… никогда этого никому не говорила. Я люблю тебя, Саша.

— Лиза, я тоже тебя люблю. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, как мне это важно. Ты нужна мне больше всего на свете. — Говорить было трудно, горло сжимал спазм, но я считывал шквал ее желаний и говорил то, что ее бы утешило. — Все будет хорошо. Меня выпустят… на старый Новый год. Наверное. И мы проведем его вместе. Нужно немного потерпеть. Я переживал, что и тебя тоже… Но обошлось, теперь я спокоен.

— А я — нет, — вскинула голову она, — я сделаю все возможное, чтобы тебя отсюда вытащить.

Я прижал палец к губам, чтобы не болтала, а то еще прервут свидание.

— Спасибо, что пришла. Вот посмотришь, все наладится. Деда оправдают, вам вернут дом, меня выпустят. Мы обнимемся.

— Да. И будем стоять, пока ноги держат, и не отпускать друг друга! А если не наладится, я буду ждать столько, сколько нужно. Потому что лучше тебя никого нет!

Слышать такое, конечно, приятно. Но — не давай таких громких обещаний, девочка. Это чертовски сложно, жизнь-то идет, искушает… Но сказал я не то, что думал:

— Не нужно будет ждать долго. Скоро специалисты разберутся и накажут тех, кто и правда виноват. У меня толковый следователь, мы нашли взаимопонимание, он тоже не верит, что твой дед виновен. У него должно получится докопаться до правды.

Может ли ложь во благо быть бессовестной? Наверное. Потому что так Лиза вернется домой и в новогоднюю ночь будет надеяться на лучшее, а не сходить с ума от отчаянья. Пусть думает, что все в порядке, и меня тут держат, не чтобы засадить на десять лет, а просто потому, что того требует регламент.

Все это я ей рассказывал, убеждал, говорил приятное и видел, как розовеют ее щеки, как стираются с лица следы бессонных ночей, как она начинает улыбаться. Мне нужна была ее улыбка, а еще — осознание, что от меня не отвернулись. Да, родственников у меня в этом мире нет, но есть близкие.

Говорили мы долго. Лиза рассказала, что принесла мне новогоднюю посылку, и ее должны передать, спрашивала о сокамерниках, и тут я не покривил душой — мужики толковые, узнали во мне того самого Нерушимого, что победил на боях без правил, зауважали. Я попросил, чтобы в следующую посылку она положила сигарет — это что-то типа местной валюты.

А сам подумал, что есть еще одна странность. Прошел год, должен состояться следующий турнир, и у всех сотрется из памяти не то что я — победитель прошлого года. Или у сидельцев разветвленная сеть информаторов, которая покруче, чем ментовская?

Когда конвойный объявил, что время свидания закончилось, слезы высохли на лице Лизы, и она улыбалась. Мы стояли и смотрели друг на друга, не в силах разойтись. Девушка обнимала меня взглядом и прощалась до следующего года.

— Время! — рыкнул конвойный, злой, как черт.

И я нашел в себе силы развернуться и уйти — не хватало еще, чтобы она увидела, как меня дубинкой отоварили. Пока дверь не захлопнулась, я спиной чувствовал взгляд Лизы.

Родная камера встретила меня сигаретной вонью. Курили все, и дальние кровати плавали в сизоватом дыму, хоть самому начинай, так и так травиться. А еще единственное зарешеченное окно было украшено снежинками, вырезанными из бумаги.

Стол ломился от яств, переданных сидельцам к Новому году. Чего тут только не было: колбаса копченая, сыр, даже салаты и огурцы с помидорами. Настоящий праздничный стол. Вскоре подоспела и моя посылка — от Лизы, где оказались яблоки, мандарины, пакет с конфетами. Как это трогательно по-женски!

— Апельсинки! — радостно воскликнул мосластый сиделец, что лезвием вырезал из бумаги гирлянду.

Бросив свое занятие, он тут же одну сожрал — вытесняя сигаретный дым, поплыл аромат цитрусовых, напомнил о далеком детском празднике.

— Вливайся, Неруш! — радостно воскликнул Табаки, вытащил из моей посылки дождик и поволок украшать окно, возле которого толклись гопники.