– Ну, Шульц, жди теперь посылочку из Америки.

– Чувак, это сколько ж мне будет лет, когда посылка дойдет? – озадаченно спросил Шульц, пытаясь в уме высчитать свой теперешний возраст. Его вопрос так и повис в воздухе…

Теперь следовало отправляться в дорогу. И тут я подумал: не взять ли мне с собой Шульца? Вдвоем всяко будет веселее, терять мне его нельзя – надо разбираться с его «темным будущим», и с ходу предложил отправиться в 1990-й год.

– Что – Цоя спасать? – весело подмигнул он, ничуть не удивившись.

Я же поначалу ошарашенно уставился на Шульца, но спрашивать его: «А ты откуда знаешь?» – не стал, сообразив, что я сам, видно, хорошо поработал в прошлом времени, просто отлично поработал, раз он в курсе многих событий, про Виктора Цоя в том числе.

– Да я с тобой, чувак, теперь… – с жаром выпалил Шульц, едва не разорвав на себе рубаху от переполнивших его эмоций. – Теперь, чувак, с тобой хоть на край света готов, за такое должен буду тебе по гроб жизни!

Осталось немногое – согласно известному регламенту перехода следовало заказать горячительный коктейль под названием «Кристапс» – адскую смесь рижского бальзама и русской водки, смешанных в равных пропорциях. Для совершения перехода необходимо было выпить этой гадости ровно по сто грамм на брата, можно, конечно, и больше – это не возбранялось, главное, не меньше.

Жестом я подозвал официанта, тот с готовностью, но с возрастающим недоумением слушал произнесенное мною слово. «Простите, что? Кристапс? К сожалению…» Он был явно в замешательстве. Я не сразу сообразил, что в лабиринте временных пертурбаций молодой официант нашего времени мог и слыхом не слыхивать о популярном напитке советских времен. Неувязочка вышла! В другой раз следует быть внимательней. Я как можно более мягко принялся объяснять, что нам следует приготовить и в каком количестве. Смятение официанта постепенно сменялось привычным «чего изволите?» и уже через несколько минут перед нами стоял графинчик с подозрительной жидкостью, по внешнему виду своему более всего напоминавшей… обычную нефть. Щульц, находившийся в состоянии эйфории после общения с кумиром, похоже, и не понял недоразумения, мечтательно глядя на наполняемые емкости.

Я выпил свою порцию залпом, чтобы не растягивать неприятных ощущений при заглатывании редкостной дряни, и сказать по правде, меня все равно чуть не вырвало, настолько омерзительно на вкус то пойло. Шульц наоборот – заправски маханул бокалом – привычное дело, – занюхал хлебушком и даже прослезился от удовольствия. Я попросил официанта подать два счета непременно с записью о заказанном коктейле.

Расплатившись с официантом и щедро оставив ему «на чай» мы еще посидели за столом, размышляя, какое точное время указать на обороте счета, означавшее время нашей хронопортации. Посовещавшись, решили: самое раннее, чтобы по времени была фора, мы же должны успеть добраться до Юрмалы. Написали: девять утра, тогда обычно открывался ресторан, чтобы накормить завтраком гостей отеля. С датой не возникло никаких вопросов: тот самый день, когда мы с отцом встретили Виктора Цоя у ювелирного магазина… Поэтому должно быть только и только…

13 августа 1990-года

Вольготно развалившись на жесткой деревянной скамье электрички, я с интересом вертел в руках советские деньги, подсунутые мне Шульцем для ознакомления. Ага, вот она характерная примета времени – смутно знакомый ленинский профиль на банковском билете… По-моему, я подобные банкноты видел впервые в жизни, может, в младенчестве они и попадались мне на глаза, но я этого не помню. Давеча в туалете я даже принял их за цветные бумажки, не сразу разобрался, что это – «тугрики» из советского прошлого… А теперь я их мял, сгибал, ощупывал пальцами, переворачивал туда-сюда, только не обнюхивал – короче, знакомился с ними воочию, удивляясь тому, какие они все-таки несуразные. Небольшие по размеру, явно не новые, блеклые по расцветке, пусть и с водяными знаками, но по внешнему виду они скорее смахивали на непрезентабельные фантики от дешевых конфет, чем на солидные денежные купюры. Ассигнации были разного цвета и разного номинала, и, как разъяснил Шульц на советском жаргоне, в народе каждая банкнота ходила под своим именем: голубая – «пятерка», красная – «чирик», фиолетовая – «четвертной», зеленая – «трешка» и, наконец, бежевая (рубль) – в просторечии просто «рваный». Для пущей внушительности на лицевой стороне самых крупных – 10 и 25 рублей – были отпечатаны ленинские портреты.

Я подсчитал деньги. Три «четвертных», один «чирик», «пятерка», «трояк» и пара «рваных» до кучи… Всего около ста рублей. Просто смешно – куда это Шульц собрался с таким анекдотично несерьезным кэшем? Ну в самом деле, что такое сто рублей в наше время? Пару раз на метро прокатиться или чашку кофе выпить. Но я ошибался – в то время, из которого прибыл Шульц, то есть тридцать с гаком лет назад, это была вполне приличная сумма: семья из двух человек, по свидетельству Шульца, могла на них запросто прожить целый месяц, беды не зная… Тут нечем крыть – его правда, ведь Шульц за нашу поездку в Майори на электричке в оба конца заплатил сущие копейки: сунул в кассу «рваный» (в буквальном смысле), сам был тому свидетель, так ему вместе с бумажными билетиками еще и отсыпали пригоршню сдачи мелочью – это меня, конечно, поразило.

Обилие впечатлений переполняло меня, но, главное, я все еще не мог очухаться от перехода во времени, прошедшего, с одной стороны, вроде вполне буднично – ну подумаешь, справили малую нужду в две струи (Шульц-придурок и тут отличился – чуть не обоссал мне правую штанину, благо, я вовремя увернулся, но, честно говоря, в кабинке вдвоем, да еще с рюкзаками за плечами, не протолкнуться), потом, само собой, спустили воду в унитазе, в общем, ничего особенного… Но, с другой стороны, одновременно произошли удивительные метаморфозы, и они разом перекроили существовавшую до того реальность. Внезапно зыбко задрожали стены туалетной кабинки, а вместе с ней сам унитаз – то ли фарфоровый, то ли фаянсовый, точно уж не знаю какой, я в сантехнике не шибко разбираюсь, одним словом, задрожал вместе с массивным бачком – точно это была искаженная картина Фата-Морганы только с той разницей, что все происходило не где-то в отдалении, а перед самым нашим носом. Внезапно изменилась сама конструкция «толчка» – сливной бак был одним, и – раз! – уже стал другим, значительно больше… Но главное потрясение нас ожидало на улице – такое вообще невозможно представить наяву, разве что во сне: только что была ночь, вокруг темным-темно, повсюду в парке ярко светили фонари (из окна ресторана видел) – и вдруг, будто по мановению волшебной палочки, моментально рассвело, наступило утро… День, правда, выдался пасмурный, солнце затерялось в многочисленных серых дождевых облаках – ни одного просвета, и было довольно прохладно; поначалу, пока шли к вокзалу, я озяб, да и Шульц тоже стучал от холода зубами и елозил ладонями по предплечьям, но, надо отдать должное качественному флотскому сукну бушлатов – оно вскоре нас согрело, можно сказать, даже спасло от пронизывающего сырого северного ветра.

…Я огляделся по сторонам: город ожил, людей на улицах стало гораздо больше, все куда-то спешили: должно быть, на работу, весело трезвонили трамваи, битком забитые пассажирами, нещадно чадили выхлопными газами неповоротливые спаренные «Икарусы», на дороге заметно поубавилось легковых машин. И – о чудо! – я не увидел ни одной иномарки! Да, это был гимн отечественному автопрому – сплошные «Волги», «Жигули», «Москвичи», даже повстречалась на нашем пути одна жутко тарахтящая «консервная банка» – кто не в курсе, это я про «Запорожец».