В кают-компании размещалась и судовая библиотека, частью закупленная, частью подаренная друзьями и знакомыми Толля. Преобладали книги по полярной тематике – на пяти языках. Было много художественной литературы, которой охотно пользовалась команда. В. Н. Катина-Ярцева, присоединившегося к экспедиции много позже, поразило полное отсутствие книг по истории, философии и социологии. Видимо, они не интересовали Толля и его друзей.

Через маленькую переднюю из кают-компании можно было выйти на шканцы, то есть на среднюю часть судна, около грот-мачты. Другая дверь вела на бак (в носовую часть палубы), где размещались лаборатории. В одной из них Колчак сложил глубинные термометры, градуированные цилиндры и другую свою технику. Здесь он впоследствии работал. По соседству располагались лаборатория Толля, фотолаборатория, где возились с фотопластинками Матисен и Бируля, и зоо-ботанический кабинет, где занимались Бируля и Вальтер.

Лестница с бака вела на нижнюю палубу, в кубрик, где обитали палубные матросы и рулевые во главе с Бегичевым. Рядом с кубриком находился камбуз. Там орудовал повар Фома. Кочегары и машинисты облюбовали себе тёмное помещение рядом с машинным отделением.[88]

Машина на «Заре» была слабая и не очень надёжная. Небольшая поломка случилась уже в Финском заливе. В Ревеле пришлось заняться срочной починкой. Здесь, в родном своём городе, Толль сошёл с судна, переправился через залив и поездом проехал в Христианию. Ему хотелось ещё раз посоветоваться с Нансеном. Из норвежской столицы он выехал в Берген и здесь встретил «Зарю».[89]

В Бергене, не желая подвергать перегруженное судно риску попасть в шторм, Толль и Коломейцев наняли лоцмана, чтобы пройти между шхер до северной оконечности Норвегии. Колчак, впервые здесь побывавший, надолго запомнил красоту норвежских пейзажей. «Местами шхеры удивительно красивы, – писал он, – и представляют оригинальные картины своими высокими отвесными скалами, нередко суживающими проход до какого-то узкого ущелья, по стенам которого тонкими нитями и пыльными столбами струятся потоки воды и небольшие водопады…»[90] Не очень ловкий стилист и человек с виду немного суровый, Колчак часто описывал природу, показывая порою настоящее литературное мастерство.

Дальше к северу шхерный пейзаж становился всё более мрачным. Безлесные вершины утёсов и скал напоминали о близости Арктики. В Тромсё «Зарю» покинул лоцман.

«Путешественники ехали без приключений». Эта знаменитая гоголевская фраза на иного пылкого читателя, быть может, навеет скуку, но для самих путешественников она звучит, как музыка. Приключения мешают работе и расстраивают планы. Они никому не нужны.

В Тромсё начались приключения, хотя, наверно, и не такие, каких ожидает пылкий читатель. Около недели пришлось ждать заказанные в Англии угольные брикеты. Обитатели кают-компании плавали на байдарках, ходили в прибрежный лес тренироваться в стрельбе и обсуждали вопрос об обстановке в Арктике. (Норвежцы утверждали, что в этом году лёд спустился далеко к югу.) Команда, отпущенная на берег, занималась другими делами.

Наконец брикеты прибыли, их погрузили на борт. Но – опять задержка. Матрос Малыгин напился на берегу, устроил дебош и попал в полицейский участок. Дипломатичный Матисен поехал его выручать. Вызволенный из участка и доставленный на борт, матрос держался петухом, словом и делом показывая, что командир ему столь же не страшен, как и норвежские полицейские. Коломейцев доложил об этом Толлю, заявив, что провинившегося матроса надо высечь или списать с судна. В русской армии и на флоте в то время ещё существовали телесные наказания. Но гуманист Толль не мог этого допустить. Колчак тоже считал, что на научном судне такое ни к чему. Было решено списать Малыгина на берег в первом же русском порту.

Вскоре выяснилось и другое. Алексей Семяшкин, очень хороший матрос, заразился в Тромсё венерической болезнью. Доктор Вальтер настоял на его списании. Немногочисленная команда «Зари», таким образом, должна была уменьшиться на двух человек.[91]

10 июля утром «Заря» миновала едва видимый в тумане мыс Нордкап и вошла в арктические воды. Горы постепенно выровнялись, начались серые и безжизненные плато Кольского полуострова.

11 июля судно вошло в обширную Екатерининскую гавань и встало на рейде Александровска-на-Мурмане. Этих названий сейчас нет на географических картах. В эпоху, когда отовсюду изгонялись имена царей, Екатерининскую гавань переименовали в Кольский залив, а Александровск стал Полярным. Современного Мурманска во времена Толля не было. На его месте лопари (саами) пасли своих оленей. В годы Первой мировой войны к незамерзающей гавани провели железную дорогу. Там, где закончился её путь, немного южнее Александровска, в 1915 году возник город Романовна-Мурмане, потом переименованный в Мурманск.

Со стороны моря Александровск-на-Мурмане выглядел, как игрушечный: церковь, новенькие домики, прямые улицы. Стоило, однако, сойти на берег и посмотреть на местный люд, как впечатление менялось: город населяли в основном ссыльные уголовники. Каков это народ, обнаружилось сразу, как только нескольких из них наняли на погрузку угля. Работали они настолько плохо и с таким отвращением, что через час или два пришлось всех рассчитать и грузить уголь самим – матросам, офицерам и научным сотрудникам.

«Заря» снова осела, течь пошла маленьким фонтанчиком, заработали помпы – это было уже привычное дело. Но Толль и Коломейцев знали, что путь предстоит длинный, а уголь расходуется со страшной быстротой. Все надежды возлагались на поморскую шхуну, приобретённую во время подготовки экспедиции. Она должна была доставить уголь из Архангельска к Югорскому Шару – проливу, который отделяет Баренцево море от Карского. Но в Александровске от архангельского губернатора была получена телеграмма, что шхуна натолкнулась на льды, потерпела аварию и вернулась назад. Сделали запрос в Архангельск и получили ответ, что повреждения незначительные и шхуна через два дня выйдет. Опытный Коломейцев сразу понял, что если за два дня можно исправить повреждения, значит, настоящей аварии не было. Команда не очень заинтересована в деле и тянет волынку.[92] Попадать в зависимость от таких людей было неприятно. Но, с другой стороны, губернатор лично занимался этим делом и знал, что экспедиция находится под «высочайшим» покровительством.

После погрузки угля команде разрешили сойти на берег. В ближайшем кабаке она устроила пышные проводы двум списанным матросам. Пиршество закончилось дракой с местными пропойцами. Дело дошло до ножей, но, к счастью, никого не зарезали.

Офицеры, на многое успевшие насмотреться, не придали этому инциденту большого значения. Матросы вовремя вернулись, никто на борту не бесчинствовал, никто не принёс спиртного – значит всё в порядке. Но Толль, узнав, что его матросы, такие славные ребята, схватились за ножи, сразу изменился в лице, не зная, что сказать и как поступить. Заметив это, Коломейцев не удержался от саркастического замечания насчёт либерализма и его печальных последствий. Толль вспыхнул, как порох. После этого, как рассказывал Колчак, они в течение двух часов «в очень вежливой форме наговорили друг другу кучу всякой дряни». В конце концов Толль заявил, что он списывает Коломейцева с судна, а тот ответил, что не желает оставаться на «Заре» дольше утра и передаёт свои обязанности старшему после себя офицеру – Матисену.