чеченцев. Старый решил, что водила селянин. Ну и пусть, а какая ему разница — главное, денег берет не много, а ехать да хоть на верблюде, лишь бы домой. Стал Андрюха прикемаривать на правое плечо — клонится и клонится голова. И закемарил. И еще, как уснуть, успел подумать про ротного: ведь до чего замечательный мужик, все ж выбил он деньги у «финнов». Ну, конечно, пришлось отстегнуть за труды, как говорится. Но что же сделаешь с этими дрянными «финнами». Если бы не ротный, если бы…

Старый проснулся оттого, что машина стала. Он тер глаза, а когда оттер зевотную слезу, увидел, как водитель, обошедши машину, открыл с его стороны дверь и наставил на него ствол пистолета.

— Уэхады.

— Вы че, мужики, договаривались же. Малика же.

Но его уже хватали за рукава дешевой кожаной курточки: не просто так хватали, но уже пробовали кожу на товар — трогали кнопки и считали, сколько карманов у курточки. Вроде был и второй — помогал водителю: бил и пинал Андрюху, приговаривая непонятно и зло. Вдвоем эти люди отволокли Андрюху от машины за кусты и стали тянуть с него курточку. Андрюха хотел тогда встать и бежать. Поднялся на колени, сплевывая кровь с разбитых губ, и уже хотел побежать. Но ему в спину стрельнули. Раз, второй, третий. Стреляли снова и снова. Пули пробивали его легкие, желудок; одна пуля шестая или седьмая толкнула в спину посередке. И Андрюха свалился, перестав чувствовать свои ноги, но руками все греб и греб под себя, а ртом ритмично отрыгивал черные порции теплой крови.

И уже перед самым, как потерять ему сознание, он увидел красные ягоды на кусту и даже потянулся за ними, и даже почувствовал, как они пахнут. Крошечные в гроздьях красные ягоды. Андрюха покривился до боли черным ртом, успел удивленно, но в то же время с облегчением подумать: «Все, что ли?» И ткнулся лбом в землю. И вроде как затих.

В него стрельнули еще раз для контроля в голову.

Глава вторая

Очнулся Андрюха, и так удивительно ему стало на себя, — что лежит он под кустом и что голову, поднявши, видит гроздья красные. А глаза плохо видят, будто слезы — в пелене все перед глазами. Он тогда подтянул руку к лицу и стал тереть, а потом глянул на пальцы свои и увидел, что красные пальцы, аж алые, но уже ссохлое, запекшееся все было. И он подумал, сколько ж времени прошло, как он валяется здесь под кустом. А как подумал, то и вспомнил все. Вспомнив, вдруг испугался за себя: понял, что остался он живым, а значит, теперь ему мучиться и страдать. Пошевелился Андрюха да не ловко. И такая боль его пронизала, страшенная боль, что он подумал: нет, помрет он, раз больно так. Но жажда жизни, — хоть и не задумывался Андрюха теперь над этим, — оказалась сильнее всякой смертной боли. И пополз он. И полз, не знал сколько времени, — но казалось, что очень долго, потому что полз он так медленно — по сантиметрикам, по миллиметрикам. И дополз. И увидел, что остановилась у обочины другая машина. Видел затуманенным взором, что подбежал к нему человек. Не русский — чеченец. И стал чеченец кричать кому-то на своем языке. А потом его волокли, но так взяли бережно, что он стал проваливаться в черноту, и когда его уложили боком на заднее сиденье, успел подумать, что, наверное, его снова станут убивать, раз чеченцы подобрали, а не свои, русские. Но не успел большего додумать, снова потерял сознание.

Андрюха ничего не ощущал. Он не чувствовал боли. В расхристанной «шестерке» пожилой чесенец довез его до ближайшего блокпоста. На блокпосту решать, чего же делать. Но трогать всего в крови Андрюху не решились, а дали чеченцу сопровождение. Поехали: бэтер, а за ним «шестерка» старикова. Долетели как могли быстро до Северного госпиталя. И началось. Покатили Андрюху по госпитальному коридору. Хирург посмотрел и удивился, что живой Андрюха, стал считать дырки в нем. Насчитал тринадцать пулевых.

— Несчастливое число, — задумчиво произнес хирург. И спросил медсестру: — Живой? — И сам себе ответил: — Хм, живой. Ну, тогда готовьте его на операцию. Хотя, все одно умрет.

Чеченца допросили. Хотели отпустить, но из особого отдела прибежал офицер. Стоять, говорит, а ну-ка документы! Чеченец загрустил: он вез молоко на рынок — два бидона в багажнике. Печалится его баба, что скиснет теперь молоко.

Документов при раненом не нашли. Был тот в бессознательном состоянии, на ниточке его жизнь дрожала. Пока кромсали истыканное пулями тело, кто-то из медсестер или прапорщик медбрат вспомнили, что вроде как и видели они этого парня, а видели вместе с ленинскими саперами: те на своем бэтере ломали госпитальные ворота, когда привозили очередного раненого. Безбашенные они — ленинские саперы. Привезут окровяненного — кишки по броне, мертвый уже, — а они кричат страшным матом: открывай, такой-сякой! И таранят ворота с дурьих голов. А чего таранить? Покойник и подождать может, а ворота потом ремонтировать.

В общем, признал тот прапор в раненом ленинского сапера.

Сообщили в Ленинку. Оттуда подкатил на броне Славка Норгеймер, начальник инженерной службы Ленинской комендатуры. Подтвердил, что его это солдат, а по фамилии Андрей Карамзин. Сказал, что не солдат он больше — рассчитался и должен был уже садиться на поезд в Минеральных Водах.

Норгеймер заспешил обратно в комендатуру.

Прибыв, поднялся в штаб и сразу к коменданту. Его по пути во дворе комендатуры дернул было начштаба Душухин, в своей манере накричал — чего и как, почему без доклада, почему без рапорта! Норгеймер на Духа выпучился и бочком мимо, и к коменданту без стука. Питон на саперного офицера поднял грозный взор. В кабинете были Макогонов и Штурман.

За Норгеймером сразу входит Душухин.

Норгеймер доложил, что нашли их сапера в бессознательном состоянии в поле у дороги в районе населенного пункта Горагорский. Нашел его старик чеченец, проезжавший той дорогой. Солдата сейчас оперируют, а чеченца допрашивает особист в Северном.

Штурман насторожился.

Макогонов посуровел, желваками заводил.

Душухин покраснел.

— Товарищ полковник. — Душухин с обидой в голосе доложил: — Я доводил до вашего сведения. За последние два месяца пропали по дороге домой двенадцать человек из комендантских. И это только наших. Все рассчитавшиеся.

Штурман потер вспотевшей ладонью по колену.

Макогонов сразу все понял, подумал: «Спасибо, Дух, штабная ты крыса. Чего ж ты раньше, обезьяна тупая, мне не заострил внимание!»

— Все рассчитавшиеся, — повторил Душухин, — потому никаких следственных мероприятий и не проводилось.