Что ж, не придет с пустыми – приведет хранительницу камня Илинэ. Вот почему и Кинтей удобен – как стражник.

Никогда ни к кому не испытывала Илинэ такую горячую неприязнь, как к Соннуку и Кинтею. На первого смотрела прямо, не отводя глаз, отчего он тушевался и спешил заняться каким-нибудь делом. Ненароком сталкиваясь взглядами со вторым, сама терялась – уж больно снисходительным, хозяйским взором он ее окидывал…

Начистив песком закопченный бок медного котелка, Олджуна сдунула песчинки и всмотрелась в тускловатую округлость. Было чем любоваться: опушенные длинными ресницами очи блестели, пухлые губы раскраснелись, точно две ягоды вызревшего шиповника. Приподняла к затылку косы, и так и сяк повернула высоко посаженную голову.

Илинэ подала маленький отражатель, который носила в кошеле с тех пор, как Атын его подарил.

– Ой, какое глядельце! – восхитилась Олджуна, с удовольствием смотрясь в застывшую воду отражателя. – Из чего оно? Вроде не бронза… Атына работа?

Девушка кивнула.

– А я свое оставила. – Олджуна не без сожаления вернула вещицу. – У меня дома есть большое, бронзовое… То есть было дома. Помнишь, висело над моей лежанкой? У кузнецов орхо когда-то выменяла. Но это гораздо лучше. Атын – славный мастер. Соннук ковать не умеет, но тоже руки не крюки. И человек хороший. Правда, хороший. Вижу ведь, не слепая, худое о нем думаешь. Ну, время явит, узнаешь еще.

Рассмеялась, задорно тряхнула косами:

– Любит меня! – И глаза потемнели: – Я рада, что не вижу Тимира. Ни один мужчина больше меня не ударит.

Илинэ насмелилась спросить:

– Сама-то ты любишь Соннука?

– Не знаю, – задумавшись, ответила Олджуна. – Наверное, люблю. Ведь я ношу под сердцем его дитя.

* * *

Чем ближе подвигались к северу, тем озера становились беднее рыбой, но улова на четверых хватало. Варили рыбу и трогались дальше, ближе к берегу, стараясь мирно переправиться через коварные перекаты, что тянулись наискось у сплошных стен утесов. Приближались к зиме. Небо глухо замкнулось, густой туман окутал берега. Из-за шуги к ним было не подплыть близко. Скоро придется оставить лодку.

И вот река вспучилась льдами. Вышли на продолговатую льдину, грузно налегшую на землю. Выстуженные волны оттеснили ее к берегу, как обескровленную тушу животного-исполина.

– Будто Мохолуо, – содрогнулась Олджуна.

Молчали почти весь тот тягостный день. На протяжении пути Великий лес был полон трупами больших и малых зверей. Да и сам он, серый, угрюмый, точно раненый зверь, издавал неумолчный стон и подобный зубовному скрежет. Редкая хищная птица срывалась с ветки, увидев двуногих. Больше в этой тайге не было ни одного существа, носящего в себе жизнь.

К вечеру встретилось брошенное кочевье. Там парни нашли теплые вещи. Принесли оленьи одеяла и дохи, круглые тонготские шапки, рукавицы и мягкую обувь.

Олджуне не понравилось:

– Наверное, все это принадлежало умершим людям…

Но Соннук клялся:

– Пусты были чумы! Если и умерли люди, то не в них.

Вечером к костру подошли несколько оленей.

– Домашние, – обрадовался Кинтей. – Одичать не успели.

Животные сами дали себя привязать. Видно, соскучились по хозяйской руке. В том же кочевье парни раздобыли арканы и вьючно-верховую упряжь. Потом приблудились еще двенадцать оленей. Теперь можно было не беспокоиться о пище.

Порой горные тропы перекрывали вбитые крест-накрест палки. Знак, оставленный кем-то, предупреждал о скальном тупике или неизвестной опасности. Однажды путников остановил рисунок на утесе. На каменной стене красной охрой были начертаны люди и олени, перевернутые вверх ногами. Значит, впереди таилось недоброе место.

Попадались деревья со свежими зарубками-стрелами направлением назад. Видимо, люди помечали летом дорогу в Эрги-Эн. А скорее всего, метки совсем недавно поставили оравы чужаков, что осели в Элен.

«Элен, Элен», – стучали копытца оленей по каменным тропам. «Эле-ен, Эле-ен», – шуршали они в береговом песке. Так же, как Илинэ, Соннук приказал себе не вспоминать о долине, где продолжали жить любимая матушка и брат, от которого он сумел, наконец, оторваться.

«Элен!» – не умолкая, плакало разделенное надвое сердце Олджуны.

Прежде чем беглецы узрели дым жилья над берегом протоки, его почуяли усталые олени. Линия зимы здесь снова резко обрывалась. Протока текла по-весеннему весело и шумно. В лесу суматошно и деловито роилась шерстистая, когтистая, зубастая жизнь. Олени заторопились, предвкушая отдых и пищу, но Соннук велел придержать их и скрылся в кустах. Вначале надо было разведать, что за люди обосновались здесь.

Это оказалось маленькое одулларское кочевье. Дымоходы пяти яранг слабо курились в небо. Поблизости гуляло стадо могучих оленей. У костра три женщины нанизывали на веревки пластины крупной рыбы, четвертая кормила грудью младенца. Семеро мужчин укрепляли в песке жерди для сушки юколы. У края леса стояла старуха в шапке со смешно торчащими в разные стороны рысьими ушами и не отрываясь смотрела на большой туес с крышкой. Он висел на самой верхней ветви высокой березы с нежно-зеленой листвой.

Когда из безмолвной тайги выступили нежданные гости, кочевники испугались. Мужчины отпрыгнули к жилью, сжимая палки в руках. Женщины убежали в яранги, из одной послышался детский плач. Не выказала страха только старуха. Несмотря на то что пришельцы были одеты во все тонготское, она сразу изобличила в них людей саха. Спокойно поприветствовала на их языке и спросила:

– Кто вы?

– Мы из долины Элен, что напротив базара Эрги-Эн, – ответил за всех Соннук. – Идем на северо-восток.

– Вот как, – молвила старуха. – На северо-восток…

Махнула рукой своим: не бойтесь. Одуллары уловили названия известных мест. Сгрудились вместе, зашептались, удивленно поглядывая на странных людей саха, которые направлялись туда, откуда они бежали.

– Значит, на северо-восток, – медленно проговорила старуха. – Зачем?

– Так нужно.

– Кому?

– Нам. – Соннука начали раздражать ее вопросы.

Морщины на старухином лице, как веточки к солнцу, потянулись к высветленным старостью глазам. Она сурово сощурилась.

– Пятно в стране сумерек убивает души.

Пришла очередь эленцев удивляться. Лишь Илинэ слышала, что так одуллары называют Брешь. Но она молчала.

– Пятно? Какое Пятно?

– Оно еще не разговаривало с вами? – Старуха помешкала. – А и впрямь, в последнее время оно безмолвствует. Наверное, насытилось.

– Брешь! – догадался Кинтей. – Пятно – это Брешь в таежных вратах.

Женщины робко вышли из яранг, прикрывая ладонями лица. Мужчины занялись прерванным делом. Старуха позвала гостей в ближнее к лесу жилище и усадила за низкий столик. Дым в очаге, тихо клубясь, тянулся к дымоходу. Как в циновке из конского волоса, к потолку пестрым столбом взмывали плетеные нити – серые, белые, золотые. Дымный столб пронизывали солнечные лучи, и он покачивался, точно утомленный человек, не чающий добрести до лежанки.