В структуре коалиционных армий 1814 года генерал Михаил Барклай де Толли, бывший военный министр, главнокомандующий первой армией царя в войне 1812 года, носивший официальное и почетное звание главнокомандующего русской армией, не занимал видного места. От него напрямую зависели только резервные русско-прусские войска Богемской армии; его власть над десятками тысяч русских солдат, находившихся в коалиционных армиях, ограничивалась вопросами снаряжения и интендантской службы.

Так пожелал Александр I: предоставив своим союзникам играть главную роль в военных действиях, он надеялся добиться их полноценного участия в кампании. Но это решение не помешало царю наблюдать вблизи за тем, как разворачивались операции, и быть душою и предводителем коалиции, как в политическом, так и в стратегическом плане. Все стратегические решения Богемской армии обсуждались и принимались советом трех монархов, главную роль в котором играл царь; а Силезская армия, над которой у Шварценберга не было никакой власти, фактически находилась под влиянием царя: русские солдаты преобладали в ней численно, прусский король не интересовался военными вопросами, а Блюхер испытывал глубокое уважение к Александру I[44]. Царь окружил себя надежными помощниками: рядом с ним были генерал Алексей Аракчеев, член Государственного совета, ответственный за административное руководство русской армией, князь Петр Волконский, глава его штаба, служивший ему связующим звеном с верховным командованием коалиции, граф Нессельроде, ответственный за дипломатию и, наконец, генерал-квартирмейстер Карл Вильгельм фон Толь, представитель царя при князе Шварценберге. Толь, принимавший активное участие в войне 1812 года, находившийся почти всегда при царе, теперь должен был информировать Волконского обо всем, что происходило в штабе коалиции; в частности, передавать приказы Шварценберга летучим Подразделениям, а порой и русским корпусам Большой армии.

Если в политическом плане стратегия наделения австрийцев и пруссаков руководящими ролями вполне сработала, в военном плане все оказалось сложнее.

Во-первых, быстро выяснилось, что сложность процесса принятия решений снижает его эффективность, что нашло хорошее отражение в воспоминаниях Жомини:

Во-вторых, когда возникли первые расхождения во мнениях среди союзников, и в особенности, когда начались первые неудачи, это положение стало нестерпимым для верховного командования русскими войсками, недовольного, что оно лишено какой-либо ответственности и возможности действовать.

К тому же эта стратегия оказалась пагубной и для логистики, и для интендантской службы. План союзников предусматривал снабжение едой и боеприпасами с походных складов и вместе с тем реквизиции, не выходящие за рамки строгой необходимости. Например, русские солдаты должны были ежедневно получать полфунта мяса и два фунта хлеба на солдата, а также семь литров овса и тридцать килограммов сена на лошадь. Но на деле, несмотря на рвение, проявленное генерал-интендантом графом Георгием Канкрином, отправка припасов изолированным подразделениям и летучим отрядам была затруднена; кроме того, попав под командование иностранных генералов, часто безразличных к их судьбе, русские солдаты порой оказывались обойденными при распределении припасов. Это стало причиной многочисленных случаев мародерства и насилия в отношении местного населения — мы еще вернемся к этому важнейшему вопросу.

Располагая точным планом кампании, мобилизовав колоссальные силы, союзники решили прибегнуть к пропаганде — под влиянием Александра I, которого подталкивал к этому генерал-адъютант Александр Чернышев. Знаток французского общества и французской ментальности, в свое время создавший эффективную шпионскую сеть, внедренную в 1811–1812 годы в самое сердце французского военного министерства, он оставался ближайшим сотрудником своего государя. В ноябре 1813 года[45] он направил ему записку, в которой, отдав должное храбрости и упорству царя по отношению к своему противнику, он призвал его обнародовать воззвание, которое могло бы успокоить французский народ. Соединяя геополитические аргументы с психологическими, Чернышев подчеркивал необходимость по что бы то ни стало вести пацифистские речи:

Эта точка зрения была услышана в полной мере: по большому счету, Франкфуртская декларация в большой степени вторила записке Чернышева. Объясняя французскому народу мотивы вмешательства, она стремилась успокоить французов по поводу их будущей судьбы, стремясь добиться если не их поддержки, то хотя бы их нейтралитета. Союзники стремились любой ценой избежать всеобщего восстания в стране: