Этот контрольный чиновник казался ей тошным. Так продолжалось года два. Она не велит принимать его, он все ходит. Наконец она оставила императорскую сцену. Время было для нее тяжелое. Она чувствовала себя одинокой, он тоже жаловался на одиночество, искал близкой души. Раз он как-то повез ее кататься. Потом стал ходить все чаще, и кончилось тем, что они поженились. „Я не знала, за кого выхожу замуж“. То есть она не подозревала, что это внук историка Погодина, да об историке Погодине никогда и не слыхала.

„Только все слышу, говорят о каком-то Михайле Петровиче. Кто это Михаил Петрович? Говорят: дедушка. Ну что ж такое! У всякого человека есть дедушка“. Через несколько дней после свадьбы она ужаснулась и схватилась за волосы. „Что я сделала? Я вышла за мальчишку!“ Почему она открыла это только после свадьбы, не понимаю. Он был на 14 лет моложе ее, но она знала это раньше. С этим словом „мальчишка“ у нее соединялось что-то обидное. „Я не могла уважать его“.

Когда он еще добивался знакомства с ней, она, не любившая новых знакомств, велела ему сказать, что ничего интересного в ней нет. „Скажите ему, что я демон, я дьявол“. И жизнь их вышла действительно дьявольская. Он ее ревновал к сыну, терзался, делал ей сцены и был, по ее мнению, человеком ненормальным».

Ревновал Погодин не только к сыну, но и к партнерам по спектаклям. Если кто на сцене обнимал его жену, как это было положено по ходу пьесы, Александр буквально задыхался от ревности. Полина вспоминала, что он умолял ее: «Пожалуйста, не позволяй этого!» – «Милый, – возражала Стрепетова, – как я могу обещать тебе? Из пьесы слово не выкинешь…» Но его это не успокаивало, он ревновал актрису к самому театру и, конечно же, к Писареву.

Бывший муж не мог стать для Полины чужим хотя бы потому, что у них был общий сын, а ее дочь он удочерил. Ну и не только это обстоятельство по-прежнему роднило их… Стрепетова вспоминала, что, вернувшись однажды с гастролей на Кавказе, она попала в странную ситуацию: «Меня пришли встречать оба мужа, и я не знала, к кому из них ехать…»

Примерно через полтора года Александра Погодина перевели по службе в Москву. И муж по праву потребовал от жены ехать с ним. Но не учел он характера своей жены, к тому же у нее были назначены спектакли… В общем, Стрепетова отказалась. 31 января 1893 года Погодин предупредил жену, что ехать ему обязательно, и она должна его сопровождать, а если откажется окончательно, то он покончит с собой.

«Шесть недель она играла в Тифлисе, – пишет Смирнова-Сазонова, – вернулась оттуда с издерганными нервами, начались опять сцены, и все по ночам. Сын удивлялся, что ночью люди спят, а они разговаривают. Накануне самоубийства у них вышла ссора из-за пустяков. Погодин вернулся из оперы и восхищался Фигнером в „Сельской чести“. Она сказала, что Фигнер не может быть в этой опере хорош, а вот итальянец Масини, тот эту роль действительно хорошо играет.

– Что же, я, стало быть, ничего не понимаю?

– В контроле ты, может быть, и много понимаешь, а в искусстве я, конечно, лучший судья, чем ты.

Слово за слово, наговорили друг другу неприятностей. Она хлопнула дверью и ушла. Он за ней. „Поля, прости!“ И на колени. Ее это взорвало: „Уходи вон!“

Он опять: „Поля, прости!“ – „Ты мне надоел. Оставь меня в покое. И в Москву я с тобой не поеду“. Он обезумел: „Как не поедешь?“ – „Не поеду“, – и прогнала его. Он к Висаре: „Поди, умоли маму, она не хочет ехать со мной в Москву“. Висаря просит его успокоиться, говорит, что мама вспылила, она все потом забудет. Он ее знает, надо только дать ей время успокоиться. Но тот в отчаянии просто с ума сходит… Ушел наконец в другую комнату и там затих. Она неспокойна, пошла посмотреть, что он делает. Вошла и видит, что он прячет в стол револьвер. Стала отнимать, не дает. Наконец она вспылила и сказала, что ей эта комедия надоела.

– И никогда ты не застрелишься. Ты даже на это неспособен.

– Ах, ты думаешь?

Это слово вырвалось у нее, она не могла потом простить себе его. Ушла спать, его все нет. Она посылает сына сказать ему, чтобы и он шел спать. Он пришел: „Поля, умилосердней“. Она молча закуталась в одеяло и отвернулась к стене. Это были последние слова, которые она слышала от него.

Утром ее разбудил выстрел. Она кинулась в другую комнату и там на пороге нашла его мертвым. На виске у него была маленькая, чуть заметная ранка. На круглом столике стояло зеркало, он целился перед зеркалом. В руке был судорожно сжат револьвер. Она кинулась обливать ему голову водой, говорила: „Саша, приди в себя!“ Но Саша был мертв, а от воды кровь только потекла по лицу. Обе прислуги с криком убежали. Она осталась в квартире вдвоем с покойником. Сын был в гимназии. В доме по этой лестнице, кроме них, никто не жил. Это был флигель у Шереметева, в его дворце на Фонтанке. „И вся шереметевская прислуга, а это 36 человек, говорила потом, что я его убила. Я ждала, что меня посадят в острог“.

1893 г. 3 февраля. Стрепетова сумасшествовала на похоронах застрелившегося мужа. На выносе тащила по полу свою шубу за рукав, повязалась платком, как селедочница. За обедней кидалась на гроб и кричала на всю церковь…

Были с Любой у Стрепетовой. Застали ее в исступлении, с желтым, как лимон, лицом…»

Говорят, после смерти Александра Погодина нашли дневник, в котором он 10 лет «носился» с мыслью о самоубийстве. Однако его родные все равно во всем винили Стрепетову. Она и сама переживала ужасно: «Я могла, могла удержать его от этого…»

Ей понадобился целый год, чтобы пережить это несчастье. Но затем, в январе 1894 года, Полина Стрепетова вновь вышла на сцену. Она играла в разных театрах, а в 1899 году вернулась в Александринский театр теперь уже на роли драматических старух. Но и в этих ролях она блистала по-прежнему. Однако в 1900 году Санкт-Петербургская контора императорских театров объявила Стрепетовой, что контракт с ней продлен не будет: «Это не входит в наши планы, и потому Вы можете считать себя свободной от службы». На прощание актрисе вручили обязательный прощальный «всемилостивейший подарок – брошь с рубинами, сапфирами, жемчугом и бриллиантами из кабинета его Императорского Величества».

Больше замечательная русская актриса не появлялась на большой сцене. Правда, расстаться с театром навсегда не хватило даже ее крутого характера – Полина выступала при каждом удобном случае на концертах и благотворительных вечерах.

А еще она продолжала ревновать своего первого мужа. Писарев завел себе новую подругу, тоже актрису – Анненкову-Бернар, и Стрепетова теперь злилась на нее. Называла она любовницу бывшего мужа «хайкой» и говорила своей подруге Смирновой-Сазоновой, что молоденькая «хайка» крутит с Писаревым лишь для того, чтобы он возил ее за границу.

«Тащит с него последнее, – записывала Смирнова-Сазонова, – а тот, старый дурак, запутался в долгах, да еще у нее же, у жены, то есть у Стрепетовой, денег на свою любовницу занял… Раз Анненкова сунулась было к ней в уборную, чтобы выразить ей свой восторг от ее игры. Стрепетова встретила ее сурово: „Что вам угодно?“ – „Я пришла взглянуть на вас, чтобы высказать вам, как я…“ – „Вы желаете видеть, как я одеваюсь? Какая у меня юбка? Вот у меня юбка шелковая, вот смотрите! (поворачивается перед ней), корсет атласный, чулки шелковые, туфли от Оклера, 25 рублей. Вот и подвязки! Хотите мои подвязки посмотреть? (Поднимает юбку)“. Другая бы ушла, но хайка не падает духом. „Какой у вас прелестный сын!“ – „Да, ничего, недурен“. – „У него такая чистая, светлая, честная душа!“ – „Да, мать у него не стерва и не подлая, так ему не в кого подлецом быть“…