Я хорошо помню даты, связанные с Байроном. Потому что все они каким-то странным образом совпадали с каким-нибудь отдельно значимым для меня событием.

Впервые я увидела мать Байрона первого ноября – она приехала на следующие сутки после дня рождения Байрона, чтобы поздравить его с двадцать шестым годом его жизни. Ни я, ни, как сразу же выяснилось, сам Байрон – никто не ожидал её появления, и потому всё с первого же момента нашей встречи пошло комом.

Тридцать первого октября мы с Байроном не смогли провести весь день вместе, виной чему были какие-то его срочные дела в его всё ещё остающемся для меня смутно понятном бизнесе, зато весь вечер и всю ночь мы провели вместе. В честь его дня рождения я подарила ему дурацкую фенечку, на плетение которой у меня ушло без малого двое суток, шоколад в форме сердец, тоже собственного приготовления, и ещё чудовищно дорогие запонки, купленные мной в ювелирном салоне “RioR” – эти мелкие побрякушки обошлись мне в целую месячную зарплату! Идя на такую серьёзную затрату при отсутствии работы, я вынуждена была вычесть необходимую сумму из сбережений, которые откладывала на протяжении четырёх лет, и потому заранее прозондировала почву для столь рискованного подарка: явидела, что у Байрона имеется целая коллекция запонок и зажимов для галстуков, бо́льшая часть которой принадлежала именно бренду “RioR”, но я даже не подозревала, сколько подобные безделушки могут стоить…

Больше всего ему в итоге понравилась фенечка.

Той ночью мы пили вино, закусывали моим шоколадом, который, к моему удивлению, у меня получился очень даже недурно, и позже занимались сексом. Помню, что я засыпала под слова Байрона о том, что он жалеет, что познакомился со мной уже после моего дня рождения – он обещал мне, что в следующем году устроит в честь этого знаменательного дня такой праздник, о котором я всю свою жизнь буду помнить… И ведь в итоге он почти сдержал своё обещание.

На следующее утро мы проснулись одновременно, но постель покинула первой я. В который раз надев на себя очередную рубашку Байрона, я сонно поплелась в сторону уборной, но вдруг остановилась посреди гостинной из-за неожиданности, поразившей меня, словно гром среди ясного неба: посреди комнаты стояла неизвестная мне женщина. На вид ей было лет пятьдесят пять, она была немногим выше меня, её коротко стриженные волосы были пепельными от седины, а глаза такими светло-голубыми – казалось, они способны были пронзить до самых костей,– что я сразу поняла, что она носит контактные линзы. На женщине был надет белый кардиган, вся же остальная её одежда, включая массивные и оттого очень броские браслеты на тонких запястьях, была выполнена в тёмно-сером цвете. Даже небольшой чемодан на колесиках, который стоял позади неё, тоже был серым.

Ситуацию почти сразу прояснил Байрон. Выйдя из спальни с голым торсом, он удивлённым тоном произнёс одно-единственное слово, мгновенно пригвоздившее меня к полу: гвоздём стало слово “мама”.

Машинально оттянув на себе мужскую рубашку, опасаясь того, что она может недостаточно прикрывать моё нижнее бельё, я сразу же почувствовала, как краска начинает заливать моё лицо.

–Что ты здесь делаешь?– начал попытки разрулить ситуацию Байрон.

–Приехала поздравить своего любимого сына с его двадцать шестым днём рождения,– отозвалась дама в сером, и по её тону, в котором одновременно звучали металл и усмешка, и по её величественному взгляду, с первой секунды начавшему прибивать меня к паркетным половицам, я поняла, что я ей не понравилась.

–Познакомься, мама, это Тесса,– подойдя ко мне сзади, Байрон, явно улыбаясь, нескромно обнял меня сзади.– Моя девушка.

–Да, я вижу, что это девушка, а не парень. И на том спасибо.

Словив её взгляд на моём чрезмерно открытом декольте, я инстинктивно прикрыла зазор ладонью, второй рукой всё ещё продолжая оттягивать подол рубашки куда-то вниз. Уже по её словам, по их тону, но больше всего по её взгляду я поняла, что в тот момент она увидела во мне чуть ли не проститутку. Поэтому, когда она никак не отреагировала на мою протянутую для рукопожатия руку, я совершенно этому не удивилась.

В то утро я поспешно оделась и, несмотря на уговоры Байрона остаться, вылетела из квартиры, словно выпущенная из ствола пуля, которую было не остановить, но уже вечером мне пришлось вернуться назад в дуло своего пистолета, потому что Байрон организовал у себя ужин, тем самым желая если не расположить свою мать ко мне, тогда хотя бы познакомить нас друг с другом получше. Помню, как сильно тряслись мои поджилки перед тем ужином и как все мои страхи к его завершению оправдались. Единственным разом, когда эта женщина обратилась ко мне напрямую, был момент, когда в самом начале ужина она попросила меня обращаться к ней по имени, но Лурдес так и не дала мне ни единого повода или шанса сделать этого. Она разговаривала с Байроном исключительно на те темы, которые я никак не могла поддержать – его работа, его университетские друзья, его отец и семья его сестры – а когда он пытался выручить меня и остановить успешные попытки матери игнорировать меня, она просто начинала игнорировать и его тоже. Кажется, будь у неё в тот момент возможность, она бы заморозила меня своим высокомерным безразличием, после чего толкнула бы моё застывшее тело, чтобы оно разбилось на миллионы непригодных к повторному сбору осколков. Помню, что я её не винила. Я предполагала, что, возможно, Байрон ей просто плохо объяснил, какие именно у нас с ним отношения… Так я считала в тот момент. И, соответственно, потому могла понять позицию Лурдес: какой матери было бы приятно ужинать в компании легкомысленной девицы, разгуливающей по квартире её сына полуголой, которую, возможно – не возможно, а наверняка – её сын имел прямо на этом самом столе, за которым она теперь вынуждена была терпеть присутствие этой самой, уже одетой, девицы?… И всё равно меня задела столь ярко выраженная неприязнь.

–Твоя мать никогда меня не полюбит,– уже спустя пятнадцать минут после окончания ужина, констатировала я. Мы с Байроном сидели в его спортивном ауди, припаркованном напротив моего кампуса – он наотрез отказался отпускать меня одну, дабы самому составить компанию матери в игре в бридж, как того хотела она. Уже сам тот факт, что он при моём присутствии пошёл против её желания, не задумываясь предпочтя мою компанию её, не предвещал мне радужного будущего в общении с этой женщиной, скулы которой как будто бы стали ещё глубже, стоило ей только услышать от сына слова: “Я с удовольствием составлю тебе компанию, но только после того, как провожу Терезу”.

–Ей придётся тебя полюбить. Ты ведь моя женщина.– Вот что он ответил мне тогда, не забыв при этом скрепить свои слова поцелуем.

Всю следующую неделю мы не виделись. С момента нашей первой встречи мы расставались максимум на двое суток, так что разрыв в целую неделю неожиданно стал для меня не просто ощутимым, но даже болезненным. Мы активно переписывались в мессенджере по два-три часа каждый день и по ночам часами разговаривали по телефону, но мне этого явно не хватало и, как утверждал Байрон, он тоже страдал от не меньшей ломки. Мы встретились ровно спустя семь дней и семь ночей, когда Лурдес наконец отбыла обратно в Канаду. Наше воссоединение было настолько страстным, что я до сих пор помню, как в последующую неделю мои колени тряслись и подгибались от бессонных ночей. Помню, в ту же неделю мы несколько раз гуляли по засыпанным опадающей пёстрой листвой, изогнутым дорожкам парка и однажды забрели в передвижной тир, где Байрон ради меня с первых же попыток выбил десять из десяти мишеней пять раз к ряду, в результате чего ошарашенный такой удивительной меткостью владелец тира с радостью вручил мне огромного коричневого медведя, размером бывшего почти с меня, в сомкнутых лапах которого красовалась его уменьшенная копия. В тот день Байрон Крайтон едва не уговорил меня съехаться с ним “окончательно и бесповоротно”, как он выражался. Лучше бы я согласилась тогда… Быстрее бы всё закончилось.