Потом на город обрушились невзгоды Столетней войны. Жанна д’Арк в первый раз останавливалась в городе с Карлом VII после его коронации, но позднее именно здесь, придя на помощь городу во время осады его бургундцами, попала в плен к солдатам Иоанна Люксембургского, который и продал ее в конце концов англичанам.

Компьень пережил расцвет при Бурбонах, особенно при Людовике XIV и Людовике XV, когда в городе были построены новая больница, новый мост, замок Габриэля. Зато уж в романтические дни Великой революции город подвергся и варварскому разграблению, и небывалому осквернению своих святынь.

Первая империя постаралась вернуть городу прежний блеск и престиж. В отстроенном замке Наполеон I принимал в 1810 году будущую императрицу Марию-Луизу. Позднее, в 1814 году, город оказал упорное сопротивление прусской армии, но в конце концов взят был союзниками.

И позднее высокие особы жаловали Компьень своим присутствием. Король Луи-Филипп (в пору так называемой Июльской монархии) выдавал здесь старшую дочку замуж за бельгийского короля. Что же до императора Наполеона III и императрицы Евгении, то они неизменно проводили тут часть осени и приглашали сюда на отдых многих видных людей Франции. Понятное дело, город в связи с этим разрастался, строились вокруг замка новые богатые дворцы-«отели», и только с падением империи (1870 год) забытый высокими особами город приходит в запустение, а грядущий XX век влечет за собой новые беды. Главные начались, как известно, в 1914 году, когда в город вторглись немцы. Немцы вторгались сюда и вторично, но зато именно в Компьенском лесу подписано было в 1918 году перемирие, положившее конец самой страшной, наверное, в истории Франции войне (и неразумно посеявшее семена новой). Франция гордилась тогда победой, но это не было концом ее бед. В июне 1940 года город подвергся страшной бомбардировке (разрушено было до полтысячи прекрасных домов), а 22 июня 1940 года на той же самой (по настоянию Гитлера) поляне Компьенского леса, где в 1918 году было подписано торжествующей Францией первое (столь позорное для Германии) перемирие, было подписано новое, для Франции вполне позорное. Впрочем, несмотря на постыдность этого перемирия, оно избавило почти не воевавшую Францию от тысячи бед, пережитых другими странами Европы. Разумно ли было сдаться и сотрудничать с немцами, не мне судить, хотя думается, что даже забывчивыми французами позор этой капитуляции не изжит полностью…

В войну Компьень славился разве что своим пересыльным лагерем «Фронт-Сталаг 122», откуда евреев и «резистантов» отсылали в другие лагеря и тюрьмы, часто в лагеря смерти. Однако и это почти забыто. Думаю, что русский путник окажется менее забывчив и остановится в Компьене на скрещении парижской дороги и улицы 67-го пехотного полка, в знаменитом Руальё, где и размещался пересыльный лагерь (о нем немало писали его уцелевшие узники, а мне о нем рассказывал герой Сопротивления, сын бывшего врангелевского премьер-министра И.А. Кривошеин).

22 июня 1941 года, через несколько часов после превентивного (или, как принято было писать, «вероломного») нападения на лихорадочно готовившуюся к войне сталинскую Россию, нацисты свезли сюда, по одним источникам, три сотни, по другим – до тысячи (по сведениям ненадежной Берберовой – всего 120 и все как есть масоны) русских эмигрантов, самых видных эмигрантских деятелей (среди них было, конечно, немало и масонов, и евреев, но были среди них и православные, были и мусульмане). Несмотря на все смятение и горечь, некоторым из пожилых русских заключенных атмосфера этого разномастного сборища (здесь были и монархисты, и эсеры, и коммунисты, и беспартийные, и верующие, и атеисты) напомнила их молодые петербургские годы, былые студенческие сходки, споры между единомышленниками, между политическими противниками, аресты. «У нас в Компьене, – писал позднее мусульманский лидер эмиграции Мустафа Чокаев (Чокай-оглы), – на открытом воздухе устраивались замечательные лекции, политические диспуты». В лагере был создан даже «Народный университет Фронт-Сталаг 122», который выдавал своим слушателям и преподавателям грамоты за подписью собратьев по лагерю и бараку (как стали говорить позднее, солагерников). Уцелели две такие грамоты, выданные в «университете» профессору Дмитрию Михайловичу Одинцу, преподававшему до войны в Сорбонне и долгие годы возглавлявшему общественный совет Тургеневской библиотеки. Позднее Д.М. Одинец стал главой «Союза советских граждан», выпускал советскую газету и был (по вполне понятным и более не тайным причинам) выслан в марте 1948 года из Франции в советскую зону оккупации Германии, а оттуда был допущен в СССР. Он еще успел прожить два года в Советском Союзе (в Казани: в Москву и Ленинград его не впустили), где преподавал в университете, болел и вскоре умер. На грамотах, подаренных Д.М. Одинцу, можно разобрать подписи и лагерные номера, свидетельствующие о том, что русских заключенных было не 120 (как сообщает Нина Берберова), а больше тысячи, ибо есть номера 1059, 1135, 1244…

Человек, хотя бы поверхностно знающий историю русской эмиграции, без труда опознает знакомые имена и фамилии. Во главе длинного списка – подпись князя Романовского-Красинского (лагерный номер 119), сына балерины М.Ф. Кшесинской. Князь Владимир Романовский-Красинский (которого шутливо называли «Вово де Рюси») был одно время номинальным парижским лидером партии «младороссов», беглый «Вождь» которой (А. Казем-Бек) после неудавшегося союза с итальянскими и немецкими фашистами нашел (еще до войны) путь в советскую разведку. Может, этим и объяснялись арест и недолгое заключение князя. Возможно, что и заключение в лагерь подписавшего «грамоту» графа Петра Андреевича Бобринского тоже объяснялось его былой принадлежностью к партии «младороссов» и масонской ложе. Бобринские вели свой род от Екатерины II и Григория Орлова. Граф Петр Андреевич был поэтом и журналистом, сотрудничал позднее в «Возрождении» и «Вестнике РСХД». После смерти графа его вдова М.Ю. Бобринская (урожденная Трубецкая) издала сборник его стихов…

А вот подпись художника Юрия Черкесова. Потомок декабриста Василия Ивашева, он был женат на дочери Александра Бенуа, учился у Петрова-Водкина, в эмиграции оформлял книги, писал пейзажи, выставлялся в Салоне независимых, в Осеннем салоне, в Тюильри; на парижской Всемирной выставке 1937 года он получил золотую медаль за гравюру «Песнь песней». После Компьеня сорокалетний Юрий Черкесов впал в депрессию и покончил с собой.

Живописцем и художником кино был оставивший свою подпись на «грамоте» Савелий Шлейфер (лагерный номер 163), художником театра и кино – Янкель Гатковский (№ 1055); эти двое на свободу уже не вышли, поскольку были евреями и должны были умереть. В иерусалимском музее Яд ва-Шем из ранних документов о Компьене уцелел «Отчет о 1500 евреях, арестованных в Париже в декабре 1941 года и отправленных в лагерь Компьень».

Среди подписавших «грамоту» Одинцу – имена микробиолога Сергея Чахотина, адвоката Израиля Кельберина (отца поэта), ближайшего помощника матери Марии в «Православном деле» Федора Пьянова, молодого писателя Виктора Емельянова, автора знаменитой повести о собаке Джим, графа Сергея Игнатьева, брата советского разведчика А.А. Игнатьева и бывшего мужа актрисы Е. Рощиной-Инсаровой (в общем, не одни только масоны и евреи были в лагере).