– А как ты попал к Иремилу? – спросила Сиина, от нечего делать потроша на ниточки толстую веревку.

Этот вопрос прежде считался табу. Войдя в дом прималя, дети молчали о прошлом и начинали жизнь с чистого листа. Никто из них до сих пор не знал о детстве друг друга, кроме двоих.

– Да я… – запнулся резчик по дереву.

– Расскажи, – тихо сказал Астре. – Им понравится. Он чувствовал неловкость Илана и даже в полной темноте знал, что сейчас парень сцепил ладони в замок и по привычке крутит большими пальцами. Он родился на год раньше Астре, но появился в доме позже калеки и был единственным, кого в прежней семье любили. Потому Илан и не хотел ничего рассказывать, чтобы не ранить чувства других. Будучи ребенком, он о таком не думал, и Астре, конечно, знал его историю.

– Расскажи, – повторил калека. – Я хочу послушать про твоего отца.

Все притихли, даже Яни и Дорри перестали ерзать.

– Он не знал, что я в затмение родился, – вздохнул Илан. – Папка мой. Он меня в лесу нашел. За деревом туда ходил как-то по осени. Холодно уже было. Там много чего попадало, он напилил, набрал целый ворох чурбаков и поленьев, лыка надрал. А я не плакал, он бы меня не нашел, наверное, да собака нашла. Я не знаю, может, потому, что тоже рыжая, как я. Может, щенка во мне увидела. Я лежал в ямке среди листьев, а она подскочила, начала скулить, облизывать. Он на шум и пришел, папка мой. А у него до того по зиме всех детей покосило с женой вместе. Он тоже здорово переболел, у него все лицо и все тело в таких жутких струпьях было. Но он то какую-то кору заваривал, то ветки с почками грыз, то спиртовки из них делал. Деревом себя лечил. И выжил, а жениться во второй раз… Да кто за него пойдет? Он ведь еще и ослеп на один глаз. Когда он меня нашел, ему уже много лет было. Подобрал.

Голос у Илана начал дрожать. Астре положил руку ему на плечо.

– Я это не помню, это он рассказывал. Я маленький совсем был. Ну вот так я и жил с ним. Все детство помню пыль в лучах солнца, когда оно заглядывало в нашу мастерскую. И стружки – целая гора. Такие почти белые и закрученные спиральками. Как волосы какой-нибудь деревянной богини. Я чего только с ними не делал. А уж сколько заноз насажал в первые годы. Это у нас была традиция. Каждый вечер садились перед огоньком. Отец мне, а я ему – занозы вынимали. Он-то слепой наполовину, а я маленький, руки дрожат, даже ткнуть иголкой в нужное место не могу. И вот сидим друг дружку ковыряем. Смех и грех.

– Так вот почему ты всегда мои волосы расчесывать просился, – улыбнулась Сиина. – На стружки цветом похожи?

– Н-ну…

Все рассмеялись.

– Рассказывай дальше! – восхищенно шепнула Яни.

– А и вы там погромче маленько! Не слышно! – раздался из-за двери голос Генхарда.

– И ты, что ли, тут? – удивился Илан.

– А и тут! – буркнул вороненок. – Эти там нажрались, буянить начали, спасу нет. Тумаков словил за просто так, ухо теперь горит. Лучше тут посижу, пока не перебесятся. Ты громче говори, там все равно ор такой, что ничего не слышно.

– Ой, я тогда к тебе поближе сяду! – воодушевилась Яни, двигаясь к двери.

– Я рос и странный становился, – продолжал Илан. – Отец сначала думал, что я маленький, наивный, поэтому так. А потом понял, что со мной творится. Но он не такой был, как остальные, он все равно меня любил. Старался из дома одного не выпускать и следил, чтобы я лишний раз не разговаривал ни с кем. Я уже тогда привык быть все время один в мастерской. Мне и теперь это душу греет. Потом как-то к нам заявился Иремил. Попросился на постой. Прималей у нас мало кто ночевать пускал. Как-то их боялись. Считалось, что они вроде как носят за собой души убитых порченых. И что эти души могут вселиться в живот женщины. И родится невесть кто. Так что в дома, где женщины жили, их не пускали вообще. А отец пустил. И как-то они разговорились, пока я спал. И на другое утро… вы знаете, я тогда не понимал. Я так плакал, так обижался на отца. А он просто хотел, чтобы я выжил. Я с тех пор все мечтаю к нему вернуться. Не знаю, живой он или нет. Может, еще там, а может, и пепла от него не осталось.

– А давайте придумаем, как будто у нас всех такие папки были! – выдохнула Яни. – Мне нравится! Аж в груди тепло стало!

– Я сочинять не умею, – расстроенно сказал Дорри. – Это немножко вранье.

– Да кому оно надо? – фыркнул Марх. – У нас давно такой папка есть. Иремилом звать. Так что нечего тут огорчаться.

– Да ты и огорчился больше всех, – улыбнулась Сиина, ероша ему волосы.

– А у меня прямо на душе посветлело, – признался Рори. – Побольше бы таких историй. После них сны хорошие снятся. А расскажи еще, Илан.

* * *

Уже близ Валаара Сиина, повинуясь предчувствию, велела всем возвращаться в бочки. До того щербатый предупреждал, чтобы прятались, если за дверью раздастся шум. И в самом деле, не успели пленники вернуться на места, как снаружи послышался топот, громкие голоса и ругань. Спустя четверть часа гвозди из досок оказались вынуты, и в товарный отсек ввалились торговцы. Каждый отправился в свою временно выкупленную комнатушку. Кто-то бранился: мол, идут не по очереди. За перегородками бурно шла проверка ящиков, сундуков, мешков. Смотрели, не пропало ли чего, трясли счетовода за обман и чуть не убили, узнав, что он приписал себе десять локтей ценного сукна. Головорезы вели себя тихо и сдержанно, только сквозь зубы ругались на вонь. Дети давно принюхались, но тем, кто только что вошел в их обитель, яростно ударили в нос едкие запахи рвоты, мочи, тухлой рыбы.

Потом бочки выкатили на палубу, и болезненная карусель длилась до самого берега. Там товар погрузили то ли на телеги, то ли в крытые повозки и повезли прямиком в столицу. Руки пленников дрожали от усталости. Пришлось собрать все силы, упираясь ими в стенки, иначе синяков и ушибов было не избежать. Но никто не пискнул и не выдал себя. Безногий в который раз удивился терпению братьев и сестер.

К столице – серому, сродни глине, городу Рахма, названному в честь отца императора, – добрались на шестой день. В щелки было видно, что большинство домов в нем каменные. Тусклые, неприглядные постройки из известняка и песчаника создавали разительный контраст с мраморным дворцом Валаария. Он возвышался над Рахмой, горделивый и пышный, словно богач, взирающий на распростертую у ног толпу нищих.

В какой-то миг топот копыт и стук колес заглушился шумом потока. Это бурная Лейхо несла воды к Медвежьему морю. Неугомонная, резвая, как девчонка, она спотыкалась о пороги и падала с обрывов. Сочась через щели, прокладывала путь меж скал. Раскидывала по сторонам притоки, делясь благодатной влагой с землями близ столицы.

Вскоре мягкая поступь сменилась цоканьем. Астре понял, что проезжают по мосту. Главные ворота были уже близко. Он услышал гомон толпы, звяканье, ругань, вскрики. Люди шумели так отчаянно, будто от этого зависела их жизнь. Пленники в тюрьмах-бочках испуганно молчали. Сиина сжалась от предчувствий, пока еще слабых, но настойчивых. Убеждение Астре теряло силу.