– Удачный выбор, – сказал продавец комиссионного мебельного магазина, что на Садовой улице. – Поздравляю.

Он помог мне погрузить её в автомобиль и сильно волновался, не поцарапается ли столешница при поездке. Я, как мог, успокаивал его. Что я, мол, водитель со стажем и езжу очень осторожно. Но он никак не хотел успокоиться. Мзда моментально успокоила мужчину, и он, удовлетворенный, скрылся за дверями магазина.

Ломберный столик я, естественно, не предполагал использовать для игры в карты. Даже если бы меня кто-нибудь и не обучил играть в ломбер, я не стал бы этого делать.

Мало ли, что я в годы своей бурной юности на пляжах Сочи, Мацесты, Хосты и других курортов тех мест слыл отважным каталой, и не раз только хорошо натренированные мышцы ног спасали меня от кулаков, а то и заточек недовольных граждан. Не подумайте, что был я профессиональным шулером. В те годы я был обыкновенным студентом. Студентом истфака ЛГУ. На море я проводил лишь каникулы первых трех курсов. Потом я куролесил по стране в составе археологических экспедиций. Наверное, именно тогда появилась во мне страсть к старинным вещицам. К тем предметам обихода, от которых веет ароматом прошлого.

Вообще, со второго курса я стал придавать своему облику черты старомодности. Вошли в моду брюки «дудочки». Я пошел к знакомой портнихе и заказал брюки. Почти клеш. Пацаны взбивали волосы в коки а ля Элвис Пресли. Я стриг волосы под бокс. Джаз еще играл один Утесов и Лундстрем, а у меня на «костях» – пьесы в исполнении Луи Армстронга и Дези Гиллеспи.

Я узнал, что настоящее имя этого музыканта Джон Беркс. Что родился он двадцать первого октября 1917, в городке Чероу, штата Южная Каролина.

Как был удивлен мой отец, когда я принес домой тромбон.

– Ты собираешься освоить этот инструмент?

Я кивнул.

– И играть тут?

Я кивнул.

– Надеюсь соло?

Я кивнул.

– Тереза! Наш сын онемел, зато скоро мы будем наслаждаться его игрой соло на тромбоне.

Мама, аккомпаниатор Филармонии, рассмеялась.

– Соло на тромбоне? Это авангард какой-то.

Как давно это было. К тому времени, когда мне и моим сокурсникам предстояло писать дипломную работу, я уже освоил не только тромбон. Я имел разряд по боксу, умел работать ключом на рации, водил мотоцикл и легко мог переплыть Неву в самой её широкой части.

Моя страсть к вещицам определилась в экспедициях с археологами. Свою первую вещицу я привез из экспедиции в Марийскую республику. Помню, как я был приятно удивлен, когда узнал, что дословно название этой страны можно перевести, как Мужская республика. Именно оттуда я привез свою первую вещицу. Малюсенькую фигурку женщины из необожженной глины. Как сказал профессор, она может датироваться концом пятнадцатого века. Он благосклонно разрешил мне взять её:

– Пускай это будет мое первое и единственное должностное преступление.

Так оно и было. Больше никому и никогда он не разрешал подобного.

Я не утверждаю, что моя квартира подобна музею. Но и жилищем большинства обывателей, в истинном понимании этого определения, её назвать нельзя. Видал я квартиры современных мещан. Тома собраний сочинений подобраны не по интересам обитателей, а под цвет обоев. Вместо старинного торшера, где основой служила ваза китайского фарфора, стоял одноногий уродец с тряпичным абажуром ярко-оранжевого цвета в подсолнухах. Ширму, каркас которой был изготовлен из тика, а ткань из настоящего китайского шелка с росписью в стиле художника Ци Байши, выбросили на свалку. На её место водрузили колченогий трехногий столик. ETC!

А отреставрированная ширма отгораживает от всего остального пространства в кабинете кресло качалку. Тоже «вещица» та еще. Сядешь в него с бокалом токайского вина вечерком и уносишься в бесконечную даль фантазий.

Как положено, после окончания Университета я отработал три года по распределению. В архиве при Обкоме КПСС. И не жалею о тех годах, проведенных среди томов архивных документов, отражающих подлинные, а не интерпретированные, события быстротекущего времени. Я черпал «горстями», так сказать, первичную информацию. Вчитывался в решения съездов, постановлений Пленумов. Особое мое внимание привлекали речи лидеров партии. При всей их официозно однообразной лексике, у каждого оратора я находил свой стиль. Так родилась тема моей будущей диссертации.

– Вы, товарищ Поспелов, отважились на весьма опасную затею, но я поддержу Вас, – произнес доктор исторический наук, покрутил прядь седых волос у виска и добавил: – Подумайте и над таким казусом: как менялся стиль и лексика наших партвождей по мере продвижения страны к заветной цели.

А что, если тогда и родился тот анекдот: Коммунизм близко, за горизонтом…

Справка: горизонт – условная линия, по мере приближения к которой та отдаляется.

Мне исполнилось двадцать пять лет, когда мой научный руководитель, седой доктор исторических наук, объявил во всеуслышание, что на небосклоне богини Клио взошла новая звезда. Через неделю в кулуарах поползли слухи – наш мэтр сошел с ума. Не желала элита исторической науки принимать «новую звезду». Защитить диссертацию мне не дали. Под разными предлогами, но она была не допущена до защиты. Так и пылятся листы, отпечатанные на американской пишущей машинке Ундервуд, в ящике письменного стола, купленного мной во все том же комиссионном магазине на Садовой улице.

Но до сих пор помню я наши с профессором дискуссии по поводу переименования РСДРП сначала в РКП (б), а затем в ВКП (б).

– Молодой человек, может быть, Вы и правы, утверждая, что включив в наименование партии понятие коммунизм, большевики допустили стратегическую ошибку. Но Вы не учитываете политической обстановки.

Мы спорили горячо, но в пределах приличий.

Спустя год после того, как мой оппонент вышел из клиники психозов, он сам нашел меня. И только для того, чтобы сказать одну фразу:

– Вы были правы в нашем споре о наименовании партии. Думаю, Сталин позже пожалел, что поддался давлению со стороны Троцкого и не сумел убедить Ленина, что такое переименование оттолкнет многих социал-демократов за пределами России.

О его судьбе в дальнейшем мне ничего не известно.

«Ах, как годы летят… Мы грустим, седину замечая». Я не седел. Я лысел. Где-то прочел, что это признак активного либидо.

Что скрывать, женщины не обделяли меня своим вниманием.

Мы выехали из Кондопоги рано утром и рассчитывали преодолеть сорок пять километров до Нигозера максимум за час.

Небо, серое в зените, к горизонту краснело. Гребенка дальнего леса зеленела, отдавая в синь. В ложбинах пластался утренний туман. Издали доносилось тарахтение трактора.

Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. В нашем случае продолжительность пути определило разгильдяйство шофера. Не успел старенький УАЗик выехать за пределы города, как «полетел» правый задний скат. Запаска в наличии, а домкрата нет. Ждать встречной или попутной машины – дело гиблое. Мой спутник – майор ВВС, это на его машине мы отправились порыбачить на Нигозере, крепко выматерил бойца и послал его искать домкрат.