О, разумеется, Виллим не вел жизнь затворника, монаха, рыцаря печального образа, который посвятил себя служению одной лишь прекрасной даме и который будет верен ей до смерти. Такие понятия, как «верность» и «Виллим Монс», не сочетались, подобно тому как не сочетаются неподвижный камень с быстротекущею водою. Он — величайший волокита своего времени! — кружился в хороводе бесчисленных юбок, срывая цветы удовольствия везде, где только мог. В виршах, которые он к тому времени начал пописывать и которые отличались пусть неровностью строк, но все же немалою приятностию, между какими-то Амалиями, ласточками, голубушками и душеньками все чаще возникал образ таинственной, одновременно обольстительной и… пугающей женщины. Автор словно бы даже боялся о ней обмолвиться, но — не мог удержаться от новых и новых упоминаний о ней. В строках, посвященных ей, отчетливо сквозила воля неумолимого, безжалостного Рока, роптать против коего бессмысленно:

Свобода, о моя свобода, где ты?

Я сам не свой, себя я потерял!

О чем мечтаю от заката до рассвета?

Чего, безумец жалкий, я взалкал?

Зачем, зачем меня Фортуна привела

На берег сей, поставив над обрывом?

Сорвусь иль удержусь? Пока не знаю сам.

Молюсь о встрече с ней, молюсь с надрывом,

А близ светила моего в лучах его сгораю…

И сам не ведаю, от горя иль от счастия рыдаю?

Виллиму казалось, что он полюбил Катерину с первой минуты встречи. Может быть… Но это была та покорная, рабская любовь, которую испытывает подсолнух к солнцу и на которую не ждет ответа. Когда так случилось, что он увидел в ее глазах не только насмешливое, снисходительное кокетство, а отсветы того же пламени, которые горели и в его сердце? Он не мог хорошенько вспомнить. Но это произошло.

Сначала взгляды и улыбки. Потом робкие прикосновения, которые становились все смелее и откровенней. Потом лихорадочный, безумный по силе отваги и ужаса поцелуй, который Виллим однажды сорвал с уст императрицы, потому что почувствовал: она именно этого от него ждет. Потом… потом они стали любовниками. Однако для двух этих страстных натур мимолетные ласки, которые не приносили подлинного облегчения, которым приходилось предаваться поспешно, украдкой, скоро стали мукой. И тогда они оба забыли об осторожности. Теперь Монс поистине был «при нашей любезной супруге, ее величестве Императрице Всероссийской, неотлучно» — и днем и ночью. Разумеется, лишь когда Властелин находился в отъезде, а происходило сие довольно часто. Любовники береглись, они были крайне осторожны. Чтобы замаскировать опасную связь, Монс вовсю заводил роман за романом на стороне, а главное, не стеснялся выставлять свои романы напоказ. Когда-то он писал в своих стихах:

От уз любви нельзя освободиться!

Желаешь путы развязать, но все напрасно:

Лишь крепче стягиваешь мертвый узел…

Ну что ж, терпи, молчи, таись!

Зачем чужому знать, как поцелуи милой сладки?

Но теперь о том, как сладки поцелуи его многочисленных милых, знали все и всюду. Впрочем, дамы и сами не берегли своих тайн и, не стыдясь, оспаривали обольстителя друг у друга. Герцогиня Курляндская публично бранилась со своей младшей сестрой и с какой-то русской боярыней из-за бесподобного красавчика камер-юнкера. Это могло стать источником неприятностей для Виллима, однако важнее было для него то, что шумиха отвлекала внимание общества от главного: их с императрицею любви.

Впрочем, не стоит думать, будто Виллим жил одной только любовью. Он не был бы братом своей сестры и не был бы достоин носить фамилию Монс, если бы не воспользовался бесчисленным множеством тех возможностей, которые открывало перед ним неограниченное доверие императрицы. Нет, разумеется, он не таскал разбросанные там и сям драгоценные безделушки, подобно «сороке-воровке» Марии Гамильтон: Катерина сама то и дело одаривала его чем-нибудь (в числе таких подарков были, например, золотые часы с ее портретом). Но Виллим сделался по-настоящему влиятельным человеком и, при известных усилиях, а то и вовсе без оных, мог решить практически любое дело, составить какую угодно протекцию, повлиять на самое что ни на есть высокопоставленное лицо или даже заручиться поддержкой императора и императрицы.

Поэтому неудивительно, что самые разные люди, вплоть до самых именитых [Среди них были, например, царевна Прасковья Иоанновна, обер-полицмейстер Петербурга А. Девиер, посол России в Китае Л. Измайлов, А.П. Бестужев-Рюмин, впоследствии канцлер елизаветинского двора и знаменитый дипломат, астраханский губернатор А.П. Волынский, который станет кабинет-министром Анны Иоанновны, княгиня Дарья Меншикова, жена Александра Даниловича, великий канцлер граф Головкин, И. Шувалов, отец будущего фаворита Елизаветы Петровны, и даже Эрнест-Иоганн Бирон, которого Монс спас от тюрьмы еще прежде того, как он сделался фаворитом герцогини Курляндской, и мн. др.], то и дело обращались к нему за помощью — кланялись, как говорили тогда. Называли его «батюшка-свет» или «отец ты наш, батюшка Виллим Иванович», «высокографское сиятельство» или «премилосердное высочество», умоляли: «Премилостивый государь, сотвори ты над нами наиудивительную милость!» Кланяться к Монсу приходили отнюдь не с пустыми руками. Виллим брал взятки — и деньгами, которые он обожал (туго набитая мошна была в его сердце единственной соперницей Катерины!), и драгоценными вещицами, и дорогими винами, привезенными из-за границы, и редкостными тканями, и породистыми конями… Да мало ли чем! Может, только борзыми щенками он не брал, а впрочем, Бог его знает! Легче, опять же, перечислить, чего ему не несли, чем то, что несли. Именно эти дары позволяли ему жить на широкую… нет, на очень широкую ногу и выглядеть записным щеголем: одеваться в кафтан дорогого бархата с серебряными пуговицами и позументами, носить под кафтаном жилет блестящей парчи, на ноги натягивать шелковые чулки и обувать башмаки с самоцветными пряжками, а голову покрывать пуховой [Т. е. валянной из звериного пуха] шляпой с плюмажем. Вскорости он начал строить роскошный дом неподалеку от Адмиралтейства, на берегу Мойки. Убранство этого дома обещало быть совершенно фантастическим.

А между тем в те времена в России существовали довольно строгие законы против взяточников. Их обдирали кнутами, колесовали, им сносили головы… Ну что же, каждый ведь уверен, что с ним ничего дурного случиться не может, ибо, как говорят, не тот вор, кто воровал, а тот, который попался. Монсу и вообразить было невозможно, что когда-нибудь попадется и он…

Частенько посредницей Виллима в общении с просителями служила его старшая сестра Матрена Балк. Она же стала посредницей и покровительницей его тайных встреч с Катериною.

Жизнь улыбается смелым! Ничто не предвещало беды. Петербург был снедаем предпраздничной лихорадкою: двор готовился к коронации государыни императрицы.

7 мая 1724 года свершилось неописуемо пышное торжество. Священник Феофан Прокопович вещал с амвона, прославляя монархиню:

— Ты, о Россия! Зри вещь весьма дивную: силы добродетелей в сей великой душе во всесладкую гармонию согласуются; женская плоть не умаляет великодушия, высота чести не отмещет умеренности нравов, умеренность велелепию не мешает, велелепие экономии не вредит; и всяких красот, утех, сладостей изобилие… О необычная!.. великая героиня… о честный сосуд!..