Тридцатого сентября 1698 года на Красной площади в Москве Петр принял участие в первой массовой казни участников Стрелецкого бунта. Государь при огромном стечении народа взялся лично рубить головы приговоренным; причем его свита была обязана принять в этом участие – смогли отказаться лишь иностранцы, отговорившиеся боязнью снискать ненависть толпы. Возможно, царь был разгорячен зрелищем казни – или усомнился в профессионализме катов. Ведь известно, что он превыше всего в людях ценил профессионализм и, сам владея двенадцатью специальностями, однажды выговаривал палачу, что у осужденного «ноздри вынуты малознатно» – не до кости.

Преемницы Петра I также проявляли к политическому сыску особый интерес, нередко лично участвовали в следствии, вмешивались в его ход, знакомились с показаниями обвиняемых, выносили приговоры.

Племянница Петра Анна Иоанновна обычно утверждала определения Тайной канцелярии неизменными: например, по приговору канцелярии о казни некоего распопы Саввы «ее императорское величество соизволила указать оному распопе учинить по определению походной Тайной канцелярии». Но были случаи – к примеру, дело по обвинению солдата Седова в произнесении «непристойных слов», – когда государыня изменяла приговор: «Ее императорское величество соизволила оную выписку слушать, и по слушании соизволила указать онаго Седова вместо смерти послать в Охоцк».

Глава канцелярии Ушаков, докладывавший императрице следственные дела и тщательно фиксировавший ее указания, иногда записывал разговоры, которые вела с ним Анна. Одна из таких записей констатирует, что Анна приказала для производства обыска у неких колодников послать в Кириллов и Иверский монастыри офицера с солдатами, а по их возвращении доложить ей о результатах обыска. Дело псковского воеводы Плещеева, «приличившегося» в непристойных высказываниях, государыня распорядилась не расследовать – «токмо соизволила ее величество указать онаго Плещеева из Пскова с воеводства переменить, и о перемене его сообщить в Сенат».

Иногда после заслушивания экстракта Анна повелевала, чтобы обвиняемый лично записал свои показания и они были ей представлены в подлиннике.[68] В особо важных случаях императрица участвовала в процессе и сама вела допросы. В указе от 14 марта 1732 года Ушаков зафиксировал, что по доносу некоего целовальника Суханова на известного П. И. Ягужинского она «перед собою» опрашивала свидетеля Афанасия Татищева, показавшего, что от графа Ягужинского не слышал никаких непристойных слов; тогда Анна велела более не подвергать его допросам. Интерес, проявленный государыней к этому делу, понятен: Ягужинский занимал высокое положение, являясь виднейшим дипломатом (впоследствии он даже стал кабинет-министром), Анна его не любила и даже боялась; как только представилась возможность, она удалила его в почетную ссылку – посланником в Берлин.

Власть держала в поле зрения судьбы не только подследственных, но также и сотрудников Тайной канцелярии: ротации ее чиновников осуществлялись особыми именными указами – например, указом от 20 февраля 1741 года Николая Хрущова перевели в Московскую контору и вместо него назначили секретарем Тихона Гуляева. В 1743 году Елизавета Петровна, выслушав сообщение Ушакова о смерти секретаря Гуляева, «изустным указом повелеть соизволила» назначить на его место Ивана Набокова.[69]

Елизавета Петровна, знакомясь с делами Тайной канцелярии через подносимые ей Ушаковым экстракты, нередко оказывала влияние на ход следствия, давая его главе указания по направлению розыска – например, еще раз допросить колодника: «привесть в застенок и о чем по делу надлежит, спрашивать его с пристрастием, и, что покажет, доложить ее императорскому величеству». Эмоциональная императрица оставляла на поданных ей бумагах свои ремарки; так, она была возмущена, обнаружив, что ее лейб-медик Арман Лесток, вопреки запрету, встречался с иностранным «министром», и на полях против его показаний начертала: «Не должен ли ты, как раб, доложить государю, что не знал, что он плут, то от меня прощено б было». Императрице было тем более неприятно узнать, что проныра Лесток не только игнорировал ее указ, но и брал от «богомерзкого человека» подарки.[70]

Многие доношения о важных делах попадали непосредственно в руки государыни, которая их отправляла затем в Тайную канцелярию. Например, 13 ноября 1744 года она передала Ушакову некоего раскольника, предварительно допросив его, какие он «имеет объявить ее императорского величества царственные вещи» (оказалось, что ими он числил веру, надежду и любовь), и проведя с ним богословский диспут о необходимости креститься трехперстным сложением, ибо это – символ Троицы.

В 1745 году в Тайную канцелярию поступил донос, что несколько дворян в российской глуши в беседе нехорошо отзывались о Елизавете, хвалили свергнутую правительницу Анну Леопольдовну и мечтали разделить Россию… себе на «княжения». Следствие настоящего заговора не обнаружило; но Елизавета, прочитав поданный ей экстракт, сочла дело важным: «1 дня июня порутчик Евстафий Зимнинский и дворянин Андриан Беклемишев пред ее императорское величество порознь представлены были; и оный Зимнинский перед ее императорским величеством говорил – тож, что и в Тайной канцелярии распросом своим он показал; а помянутый Беклемишев что имянно перед ее императорским величеством говорил, о том им (проводившим сыск А. И. Ушакову и А. И. Шувалову. – И. К., Е. Н.) неизвестно, понеже ее императорское величество изволила онаго Беклемишева спрашивать уединенно». Спустя неделю высочайшая следовательница прислала в канцелярию собственноручную запись сделанных ею наедине показаний Беклемишева: что однажды, когда он, Татищев и Зыков «сидели трое», кто-то из них начал сожалеть о принцессе Анне, говорить, что при ней было лучше, что Елизавета Бога не боится – их не пускает за границу; что было бы легче, если бы воцарился Иоанн; что в прошлых годах был некий съезд большого количества народу, где решено было разделить Россию на отдельные княжества, «и всякий из них по княжению себе взял».[71]

Наконец, иногда императрица сама вела дела и передавала преступника в канцелярию лишь для исполнения приговора. Так, в 1748 году граф Шувалов получил от нее указ: «двора ее императорского величества лакея Ивана Щукина за произнесенные им непристойные слова, о которых самой ее императорскому величеству известно, сослать ‹…› в Оренбург на службу»; канцелярии осталось только исполнить приговор, оставшись в неведении относительно преступления Щукина. Однажды Елизавета заинтересовалась собственным двойником – распорядилась 18 февраля 1742 года доставить из Шлиссельбурга «для своей куриозиты» жену канцеляриста Ладожской канцелярии Киприяна Маркова Федору, якобы похожую «слово в слово как наша государыня». Уже через два дня семеновский солдат привез обомлевшую «женку» во дворец, но всё закончилось для нее благополучно: Елизавета на нее посмотрела, осталась довольна – и отпустила Федору домой с подарком в сотню рублей.[72]