Мать вдруг улыбнулась, глаза ее смотрели на меня с любовью.

– Солнышко, не сердись. Ты просто точная копия моего братца.

Мои кулаки замолотили по ее коленям, все каталоги посыпались на пол. Черный шелковый силуэт Луизы Эрскин внезапно взвился передо мной.

– Не нападай на мать. Это невежливо.

От неожиданности град ударов прекратился.

Змея смерила меня взглядом, затем приняла решение:

– Мы можем завтра поехать в город, Мэри-Энн, и купить материал и пуговицы. Она такая маленькая – нам не понадобится много времени на шитье.

Решено было, что я пойду на бал в щегольской синей форме, в костюме солдата. Маскарадный костюм – другое дело, чем просто мужская одежда. Алиса была в восторге. Она всегда мечтала танцевать с солдатом. Несколько месяцев назад в деревне стоял 13-й легкий драгунский полк и похитил все девичьи сердца.

В день бала две семьи прибыли поздним утром на ослах, вызвав всеобщее оживление. Все видели, как Дэвид Эрскин бежал по полям без шляпы, чтобы приветствовать гостей.

На кухне было слишком жарко. Мы с Алисой дежурили по мухам – и били их с большим рвением, временами прерываясь, чтобы сбегать наверх, посмотреть на вновь прибывших детей и взрослых и покритиковать их наряды.

– У миссис Стерлинг выпало еще несколько зубов, видал? На прошлое Рождество она пила пунш с присвистом!

Мне было неизвестно, сколько зубов было у миссис Стерлинг раньше. Алиса превозносила одних и клеймила других, словно придворный посланник, пишущий светскую колонку. Она показала мне судью, который частенько побивал собственную супругу.

– А твой отчим бьет твою маму? – с любопытством спросила Алиса.

– Нет! Никогда! – Эта мысль возмутила меня до глубины души.

– Интересно, – сказала Алиса. – У нее как-то был синяк под глазом. Я сама не видела, но все об этом судачили. Всем сказали, что она упала в мастерской мистера Барри и расшиблась. А мой папа ударил маму один раз. Она дала ему сдачи и порвала барабанную перепонку. Он теперь глухой на одно ухо.

Мое благоприятное мнение о миссис Джонс подтвердилось, но мне не пришлось поразмыслить о происхождении синяка под глазом у моей матери, поскольку появилась жена судьи, у нее тоже не хватало зубов, что несколько портило улыбку.

– Может, муж выбил ей зубы?

Алиса отмахнулась от этого предположения:

– Да нет, они просто сгнили.

Оркестр прибыл в двух повозках и сразу же потребовал эля по случаю жары. Скрипачи настраивали свои скрипочки в конюшнях, новый клавесин протащили на террасу через стеклянные двери, перевернули в гостиной и пронесли в большой зал, предназначенный для танцев. Две огромные вазы с гладиолусами установили по бокам зеркала, висящего над камином; все двери во всех комнатах дома распахнули настежь. Вавилонская башня крошечных мошек вилась в дверном проеме, одуряющее цветенье гераней леди Элизабет переполняло подоконники. Мы носились вверх-вниз по кухонной лестнице и восторженно вопили. Дом наполнился смехом, спорами, вкусными запахами. Франциско окружили дамы с веерами. Джеймса Барри нигде не было видно.

Мужчины, устанавливая столы в саду, повредили один из газонов. Садовник был безутешен, успокаивать его пришлось самой леди Элизабет, ослепительной в прелестном муслиновом платье. Она выглядела моложе и веселей, чем когда-либо, увлеченная своей миротворческой миссией. Было слышно, как она восхваляет целительную силу дождя, но, поскольку дождей не было уже несколько недель и не было уверенности, что они когда-нибудь пойдут, ее увещевания казались несколько отвлеченными. В четыре часа начался первый раунд застолья и весь дом торжественно направился в сад, поскальзываясь на траве и хихикая, поддерживая друг друга и намеренно падая, бегая за забытыми веерами и парасольками. Мы с Алисой сновали между садом и кухней – от волнения мы не могли есть, но твердо намеревались за всеми шпионить. Мы выследили молодую пару, ускользнувшую в заросли, чтобы там целоваться. Мне хотелось разоблачений, но Алиса сказала, что скандала не выйдет: они обручены.

– Скандал бывает, только если люди женаты, но не друг на друге, – объяснила она, – и то не всегда – если это продолжается давно и все знают, то никто и ухом не поведет.

Взрослые ели, смеялись, разговаривали и пели, сидя под деревьями в золотом свете. Они выглядели невинно и счастливо. По крайней мере, так казалось мне. Но не Алисе. Алиса вообще лучше знала жизнь.

Наконец оркестр занял свое место на скрипучих подмостках в большом зале и принялся настраиваться. Музыканты обливались потом за баррикадами из живых цветов. Зал использовался редко, над ним была портретная галерея, увешанная изображениями давно умерших членов семейства Эрскин. Все они ласкали лошадей и собачек, которые занимали на портретах почетное место. Занавеси пахли сыростью, плющ почти полностью закрывал два окна. Алиса сказала мне, что все предки Эрскинов были банкротами либо убийцами. Вон они висят, неулыбчивые, почерневшие под слоем лака и жира, все одинаково зловещие. Сейчас и зал, и портретная галерея пахли пчелиным воском и жимолостью. Когда мы танцевали, порывы ветра раскачивали стеклянные люстры, и те слегка звенели на сквозняке.

Угощения разложены цветными рядами: желе, фрукты, мороженое, пирожные, сэндвичи с рыбой и с курицей, дорогое белое вино, обернутое льняной салфеткой, ледяной пунш в огромных серебряных чашах с листиками рдеста. Мне досталось нести караул у еды, новые брюки с лампасами сковывали движения, в мундире с медными пуговицами было слишком жарко. Все мною восхищались. Миссис Эммерсли, жена викария, сказала моей матери, что была совершенно уверена, будто я – механическая кукла, может быть, даже музыкальная, и совсем как живая. Мода тогда требовала свободных платьев и туфель на плоском ходу. Джентльмены носили дерзко обтягивающие брюки. У меня возникали подозрения, что Франциско носит корсет, но доказать это не представлялось возможным. Алиса предложила спрятаться в его комнатах, обыскать гардеробную и выяснить наверняка. В глазах поместного общества Франциско был блистательным иностранцем и опасным радикалом. Поэтому все хотели с ним танцевать. Среди танцев попадались порой менуэты и даже мазурка, но в основном мы танцевали деревенские танцы. Это значило, что никто не оставался стоять у стены, все танцевали, пока не падали в кресла, обмахиваясь веерами; наиболее выносливые продолжали со вкусом притопывать. Ночь не кончалась, свечи чадили, было много кокетства, флирта, объятий, пощипываний, а также хихиканья и визга. Все вели себя непринужденно, вольно. Женские ленты вились и разлетались, и мы танцевали с Алисой Джонс.

Мне еще не доводилось видеть Алису такой чистой. Она, должно быть, соскребла целый слой загара. На ней было светло-голубое платье с синими лентами, вырезанными из старых нарядов Элизабет Эрскин. На ней не было башмаков, но никто этого не заметил. Она знала все танцы и третировала меня, восклицая: «Да нет, левой, глупый!» или «Быстро, в другую сторону». В большинстве танцев нужно было меняться партнерами и выполнять разные фигуры. Так что мне приходилось то вращаться, будто гному, вокруг Элизабет Эр-скин, то восхищенно смотреть на красоту матери, а то хлопать ладонями о холодные ладони черной змеи. Моя форма взмокла, приклеилась к спине от пота, страха и волнения.