Снаружи дождь атакует террасу и переливается за края желоба, создавая бурлящий водопад перед окнами, стекая небольшой речкой с замшелых ступенек. Вскоре херувимы, оседлавшие дельфина, уже мочат ноги в воде. Во время перемены блюд я соскальзываю со стула и утыкаюсь носом в оконное стекло. Мир поглощен неестественно ранним сумраком. На столе и по всей комнате зажгли свечи. Теперь люди в столовой говорят о политике, о войне и мире, о необходимости того и другого. Барри рассказывает о поездке в Альпы и одновременно жует баранью отбивную, выставляя для всеобщего обозрения полупережеванное мясо у себя во рту. Он говорит, не заботясь о том, слушают его или нет. Потом Дэвид Эрскин сообщает, сколько он заплатил за огромное полотно, написанное маслом и изображающее перевал Сен-Готард, а Барри отвечает ему, что в Англии не осталось пристойных пейзажистов, так что его наверняка обдурили. Я слушаю дождь, прижимаясь губами к опасному хрустальному краю бокала. А черная шелковая змея не отводит взгляда от белой кружевной башни, заставляя ее то улыбаться, то кивать, то бросать беспокойные взгляды в сторону моей матери. Наша хозяйка нервничает. Но мне не привыкать. Так всегда бывает в мире мужчин и женщин: они вечно требуют чего-то друг от друга, но делают это втихомолку, ничего не говоря честно и вслух.

Мне надоели их многозначительные взгляды и оживленная болтовня, и я начинаю думать об Алисе Джонс. Я пытаюсь вспомнить, как меня учили читать. Оказалось, я отчетливо помню момент, когда внезапно отпала необходимость водить пальцем по строке «Тысячи и одной ночи» и обнаружилось, что слова легко и точно следуют одно за другим, выстраиваясь во фразы. Но это случилось после нескольких лет попыток. Сначала был алфавит. А – амбар, Б – белка. В – волк, он съел белку. Г – гроза, она прогнала волка. Д – драгоценности, их Любимая носит на груди. У черной шелковой змеи – большая зеленая брошь прямо под левой ключицей. Ага, она опять смотрит на меня. Но я, осмелев, не отвожу глаз, – если глядеть через алое свечение моего хрустального вина, ее лицо кажется объятым пламенем. Она улыбается мне едва заметно и приподнимает свой бокал – чуть-чуть, словно в легчайшем тосте. Сухая, скупая улыбка разрушает ее неподвижность. И она подмигивает мне.

К десяти годам я – как все дети – уверенно держу нос по ветру, умею следить за приливами и отливами взрослых дружб и любовей. Но теперь я становлюсь прямым участником взрослых интриг. Женщина-змея выдает мне свою визитную карточку. Я смотрю на вино в своем стакане. И почти незаметно краснею. Теперь мы – сообщники. Но наш альянс не прошел незамеченным. Франциско видел, как змея подмигнула. И он тут же наклонился, чтобы порезать мне мясо, которое неприветливо остывало в луже жира и подливы. Я держусь за отворот его сюртука и смотрю в тарелку.

Когда дамы удаляются в гостиную пить кофе, Франциско тянет меня со стула:

– Вперед, солдат. Быстро в постель. И не беспокой маму – ты ведь найдешь дорогу к себе наверх?

Я киваю и испаряюсь.

На втором лестничном пролете меня хватает за рукав розовая, уже отмытая рука, высунувшаяся из-за буфета, у которого – вот совпадение – раскрашенные розовые ножки.

– Тсс-с.

Эта Алиса Джонс.

– Ты помнишь свое обещание? – Она скачет по ступенькам впереди меня, ускоряя темп с каждым шагом.

– Да, но у меня в комнате мало книг.

– И одной хватит. Сгодится любая. Ведь если прочтешь одну, то сможешь прочесть и все остальные?

– Некоторые труднее. Библия, например.

– Ее я и так почти всю знаю наизусть, – объявляет Алиса, запыхавшись, когда мы в кромешной темноте добираемся наконец до комнаты на самом верху. – Во всяком случае, все самое главное.

Здесь только одна свеча, но кто-то развел огонь, так что маленькая комната вся наполнена причудливыми тенями. Затхлый запах исчез. Снаружи по стеклам барабанит дождь. Алиса немедленно забирается прямо в постель, не снимая одежды и ботинок, я же неловко раздеваюсь, нервничая и возясь с пуговицами. Никто не пришел помочь мне. В кувшине нет воды, в горшке стоит давешняя моча. Про меня совершенно забыли.

– Иди сюда, у меня не так много времени, – говорит Алиса, подсовывая себе под голову обе подушки.

Я беру книгу с самым крупным шрифтом – «Путешествие пилигрима»[8], и устраиваюсь на кровати возле нее.

«Странствуя по дикой пустыне этого мира, я случайно забрел в одно место, где находился вертеп. Там я прилег отдохнуть и вскоре заснул. И вот приснился мне сон… Вижу я человека, одетого в грязное рубище и стоящего неподвижно на дороге, спиной к своему жилищу. В руках его – книга, а на спине – тяжелая ноша…»

Мы читаем абзац снова и снова, изучая алфавит по ходу дела. Алиса уже узнает три слова: КНИГА. МИР. СОН. Потом свеча догорает, мигает, исчезает в дыме горящего жира и гаснет. Алиса к тому времени сладко спит.

* * *

За ночь буря отбушевала. Проснувшись, я обнаруживаю яркое солнце за занавесками, Алисы Джонс и след простыл. Ее сторона постели холодна, единственный след ее посещения – пятна засохшей грязи на обеих простынях. В комнате слишком холодно, горшок опасно полон, и в нем плавает большая какашка. Со вчерашнего дня в тазу осталась мутная вода. Я небрежно ополаскиваю лицо и уши и спешу вниз, прямо на кухню.

Алиса наблюдает, как поднимается хлеб.

– С – О – Н. Сон, – говорит она, улыбаясь. И щиплет меня за щеку. Мы сидим на скамье, счастливо болтаем ногами и скандируем алфавит. А – арбуз. Б – белка. В – волк. Г – георгин…

Я сижу среди разросшихся георгинов, уплетая кусок бекона и тост – первый прекрасный съедобный подарок Алисы Джонс. Она объяснила, что это – аванс за следующий урок чтения.

– Я найду тебя в саду сразу после их ланча. Кухарка говорит, я должна помочь накрыть и убрать. Но мне сегодня не надо мыть посуду. Поклянись, что не забудешь.

– Клянусь. – Мы несколько раз слаженно ударили по рукам. У меня появился первый друг. На самом деле, конечно, это любовь.

Взрослые проводили часы за едой или нежась в креслах. Иногда вдруг ими овладевала жажда деятельности, и тогда они все одевались и куда-нибудь уходили, выезжали верхом, охотились, навещали соседей, надев шляпы и шляпки с перьями. Меня с собой не брали. В дождь они сидели меланхоличными группами, давая понять, что в самом скором времени их ждет неминуемая кончина от скуки. По вечерам мне позволялось дремать на подоконнике, пока они пели, плясали, флиртовали и играли в карты. Обед превращался в кошмар. Мне некуда было спрятаться – приходилось сидеть на виду, между Франциско и Любимой. Оставалось лишь есть как можно меньше и не поднимать глаз.