Однажды вечером Нина гладила одежду, привезенную накануне, и одновременно смотрела по телевизору очередной американский триллер. Однако смысл фильма ей на ум не шел, и она почему-то непроизвольно мурлыкала старую песенку, слышанную еще в детстве:

— Твои глаза такие строгие,

Что испугаться могут многие,

Но почему-то часто кажется мне,

Что столько ласки скрыто в их глубине…

И вдруг услыхала, как открывается входная дверь. Нина тотчас выключила телевизор, свет и затаилась. Ей было интересно, что же станет делать Ярослав, если подумает, что ее до сих пор нет дома. Однако он пришел не один. С ним был Костя, Нина узнала его по голосу. Они вошли, продолжая что-то бурно обсуждать. Потом Ярослав заметил: «Нина, наверное, у папеньки задержалась».

Зазвонил телефон. Ярослав с кем-то поговорил на повышенных тонах, бросил трубку и сообщил Косте, что «козел Убейкин» подставил им подножку. Дольше последовало несколько непечатных реплик Кости. А потом и Ярослав, набирая чей-то номер, выразился не менее крепко. А уж когда он принялся что-то объяснять по телефону, то прибегал к таким словесным оборотам, что Нина готова была заткнуть уши.

Вне себя от возмущения она резко распахнула дверь в комнату Ярослава и остановились на пороге, уперев руки в бока.

Всегда невозмутимое лицо Торича внезапно покрылось румянцем, а его низкий мужественный голос на несколько мгновений совсем пропал. Поспешно закончив телефонный разговор, он повесил трубку, не решаясь взглянуть на Нину. А Костя и вовсе потерялся; стоял, опустив голову и только исподлобья, со смущенной улыбкой, поглядывал на своего шефа.

Увидев столь явное смятение обоих мужчин, Нина невольно улыбнулась, постепенно начиная смеяться. А потом они смеялись уже все втроем.

— Значит, вот какова ваша культура? — спросила Нина, погрозив им пальцем. — Слава Богу, хоть в присутствии женщин вы еще как-то сдерживаетесь…

— Прости. Мы же не знали… — с виноватым видом повторял Ярослав.

Нина вышла из комнаты и задумалась о нем. Он опять открылся ей с новой стороны. Не из-за мата. Этим грешили даже самые рафинированные интеллигенты. Но для «тех» интеллигентов это чаще была поза, дань моде, «стеб», показуха. А у Ярослава получалось слишком уж естественно. Когда же он притворялся? Когда цитировал Фицджеральда и Овидия или только что, когда обнаружил столь крутое красноречие? Впрочем, он, наверное, из тех людей, о которых Высоцкий пел:

«Я могу одновременно грызть стаканы

И Шиллера читать без словаря»…

Когда Костя ушел, Нина решила, что именно сейчас настал момент поговорить с Ярославом. Она вышла на лоджию, где он в это время курил, и остановилась рядом, опираясь на перила.

— Еще раз прошу прощения, но меня так допекли… — сказал Ярослав, повернувшись к Нине и заглядывая ей в глаза. — Сколько раз давал себе слово сдерживаться, но не всегда получается…

— Как раз наоборот: у тебя очень хорошо получается. Я до сего дня не предполагала, что ты употребляешь такие выражения. Меня даже удивляла твоя дружба с Костей. Я все думала: что у вас общего? Он парень явно простецкий, приблатненный, а ты…

Ярослав сделал последнюю затяжку и погасил сигарету о перила. Может быть, из-за этой сигареты и струйки дыма, которую он резко подул вперед, Нина обратила внимание на его губы. Как они могли ей показаться тонкими при первой встрече? Наверное, потому, что он их плотно сжимал. На самом деле его губы были не узкими и не широкими, а чувственными, причем, чувственными по-мужски. Такие губы могли выражать и твердость, и ласку.

Ярослав внимательно посмотрел на Нину и спросил:

— А я? Какой я по-твоему? Что ты обо мне думаешь? Как представляешь мою жизнь?

— Думаю, что ты из интеллигентной семьи. Возможно, отец у тебя был военным… или руководителем какого-то предприятия. А мама… наверное, журналисткой или научным работником. Родился ты и жил большую часть жизни где-нибудь в столице… В Москве, или Киеве, Минске или Петербурге… Ну, может, не в столице, а в крупном областном центре. Потом вашу семью постигла какая-то беда. После этого ты попал в другую среду, научился быть «крутым»… Дальше не знаю.

— Тебе двойка за проницательность, — желчно усмехнулся Ярослав. — Ничего не угадала. Я из семьи самых что ни на есть простых работяг. Отец и мать у меня детдомовские. Осиротели во время войны. У отца хоть документы сохранились, а матери и года не было, когда ее из Ленинграда вывезли. Росли они в разных детдомах, а встретились на строительстве завода в Донецкой области. Там и поженились. И родился я не в столице, а в маленьком промышленном городе, каких много на востоке Украины. Ты, наверное, ни разу не была в таких городах. Они построены вокруг завода, шахты или рудника, и сами похожи на один сплошной серый завод. Но люди там живут неплохие. И довольно образованные.

— Техническая интеллигенция в нашем регионе очень сильна…

— Так вот, прожил я в этом маленьком запыленном городе до десяти лет. Потом отцу предложили работу в Запорожье, — там строился новый цех, и бывший начальник отца был туда назначен руководителем. Мы подумали: областной центр, да и квартиру новую обещают в течение года. Перебрались, жили в семейном общежитии, потом в коммуналке. Постепенно все налаживалось: зарплата у отца была приличная, мать устроилась секретарем-машинисткой, квартиру нам вот-вот должны были дать. И тут… все рухнуло.

— И к этому имел отношение мой отец? — спросила Нина, едва дыша.

— Ну, хватит разговоров, — оборвал Ярослав и, резко повернувшись, ушел с лоджии.

Нина бросилась вслед за ним и уже в комнате преградила путь.

— Если думаешь, что так просто уйдешь от объяснений — ошибаешься, — решительно заявила она. — Я не отстану от тебя, пока не узнаю всей правды. Садись и рассказывай.

Она почти толкнула Ярослава в кресло, а сама села рядом на диван и приготовилась ловить каждое слово. Она понимала, что если упустит эту минуту откровенности, следующая может не наступить вовсе.

Ярослав смотрел на нее одним из своих странных неопределенных взглядов и молчал.

— Ну, рассказывай же! — поторопила его Нина.

— Долго рассказывать… К тому же, я дал слово не говорить об этом.

— Ему?

— Да.

— Освобождаю тебя от этого слова.

— Ты?.. — в глазах Ярослава мелькнуло удивление.

— Да, я. Я — его дочь, хоть и не родная.

— Ты знала об этом?

— Случайно. Но это не важно. Интересней то, что и ты об этом знал. Видно, капитально наводил справки о нашей семье.

— Откуда знаешь, что об этом мне известно?

— Когда ты первый раз пришел к нам, я подслушала ваш разговор с отцом. Не с самого начала. Я до сих пор не могу понять первопричину твоей ненависти. Скажи, ну скажи мне! — Она даже схватила его за рукав, заглядывая в глаза. — Я раздваиваюсь оттого, что мне это непонятно. Я ведь уважаю тебя… За твой ум, волю, целеустремленность. А сейчас вот я еще узнала, что ты — человек, сделавший сам себя. «Self made man»… Но и его… Гаевого я всегда считала своим отцом. В быту он хороший, добрый человек. Может, это и не идеал гражданина, но и не хуже других. Да, он поступал не всегда честно, но разве он один? Как говорится, кто без греха, пусть бросит в него камень… Когда нет возможности честным путем избавиться от прозябания, сильные и умные люди находят обходные пути.