затянувшегося до полуночи весёлого воскресного застолья. И никогда не похмелялся, если надо было идти с утра на работу, считая, что лучше промучиться до полудня, потому что уже после обеда непременно станет гораздо легче. И этому незыблемому правилу я следовал практически всю свою жизнь. Хотя, сказать по совести, даже здесь, в Лагерной, где, казалось, воля вольная для беззаботного холостяцкого бытия, как-то сложилось так, что большинство из ближнего мне по интересам и работе круга друзей и товарищей вообще крайне редко заводил среди рабочей недели хмельную дружбу с «зелёным змием». И не потому, что все и всегда мы были такие правильные или сознательные. Просто работа наша, грузчиков побережья, совсем не способствовала предаваться таким застольным развлечениям практически во все рабочие дни недели. Достаточно было раз-два всего побегать в похмельной тяжести да с грузом на плечах несколько часов кряду с железной палубы пляшущего на прибойной волне плашкоута по снующему ходуном под ногами трапу на песчаный берег, сразу и надолго отобьёт тебе охоту повторять когда-нибудь ещё такие сомнительные эксперименты. Вот только в выходные да в штормовые дни чаще всего рубили мы, как говориться все швартовы многодневной трезвости.

А вот после похорон Володи Левкоева, которого я знал совсем короткое время, меня, пожалуй, впервые за весь этот год основательно встряхнула, будто знакомый уже не раз жгучий удар электрического тока, пронзительная мысль: до окончания срока договора ещё целых два долгих года… Да, два длинных года таких, пусть и эпизодических, попоек, повторяющихся с привычной периодичностью… И сердце неожиданно больно сдавило от безысходности и осознания, что тебя уже начинает затягивать какая-то мерзкая холодная пучина. Зачем мне это? И этот вопрос уже постоянно назойливым дятлом долбил мне мозг.

Из нашего сложившегося круга любителей бесед за стаканом спирта, разведённого сырой водой или «Цимлянским», шипучим красным вином, как-то незаметно после женитьбы вывалились мои старые друзья Князь, Ефрейтор и Генерал. Ребята как-то сразу резко изменились, стали собраннее, что ли, даже вроде солиднее. Нет, они по-прежнему оставались моими хорошими друзьями, но наших холостяцких застолий уже сторонились, у них появились уже какие-то другие интересы и заботы. По крайней мере, мне так казалось. Иногда по воскресеньям они приглашали меня в гости, и я с удовольствием отвечал на их приглашения. Мне нравился их скромный ещё семейный уют, отношения друг к другу молодожёнов, и в глубине души я им даже завидовал, однако совсем не хотел оказаться на их месте именно здесь, в унылой и безнадёжно неперспективной моей родной Камчатке, ставшей такой в 50-е послевоенные годы. Жёны моих друзей хорошо готовили и были всегда доброжелательны ко мне, а при таком отношении и выпивать уже не хотелось, как-то и неудобно было даже. А каждый из ребят вёл себя соответственно складу своего характера. Дима Никифоров, например, отличался от остальных своей особой домовитостью, Толя Худяков – хлебосольством, Толя Крысанов, видно, под благотворным влиянием Зины, стал удивительным аккуратистом и чистюлей, даже галстук начал носить. И на меня эти встречи тоже влияли вроде бы благотворно. Честное слово, после таких семейных вечеринок так не хотелось возвращаться в нашу холостяцкую бытовуху. Но что делать, се ля ви.

А в этой прежней жизни остались только Слава Плитченко и Коля Кетов, с которыми ещё можно было по-дружески поговорить. Коля постоянно и по-братски опекал нашего поэта, похожего так на Сергея Есенина. Кряжистый уралец практически никогда не пьянел, сколько бы он ни принял на грудь, а Слава уже после второй стопки как-то сразу раскисал и начинал говорить косноязычно, будто ему что-то мешало во рту. Причём почти ничего не ел и совсем быстро выключался из наших общих застольных разговоров.

Ну а я сам тоже здорово изменился. Стал необычно нервным, резким в суждениях, несдержанным. Хотя по-прежнему никогда не употреблял матерных выражений, даже в подпитии. К этой напасти у меня ещё с детства сложилось устойчивое отвращение. Но и без матов у меня находилось тогда немало довольно сочных слов и выражений, способных допечь или осадить любого не понравившегося мне собеседника, а чаще всего какого-нибудь очередного незадачливого вития-пустослова, отважившегося публично и с жаром рассуждать на темы, о которых имеет всего лишь чисто приблизительное представление. Особенно от меня доставалось директору нашей базы, который любил каждое утро проводить с нашей бригадой планёрки, переходящие в политлетучки на темы дня. Наверное, до своего назначения директором базы Лагерная он служил где-то замполитом, не иначе. Сейчас, вспоминая эти мои дерзкие и чуть ли не ежедневные пикировки с Пантелеем, как мы пренебрежительно называли между собой этого неистощимого и довольно неуклюжего словоблуда, каким он предстоял перед нами во время этих утренних планёрок, убеждаюсь, насколько глупым и безбашенным я сам был в ту пору. Но остановиться я уже не мог, да и не хотел: меня, как говорится, уже понесло. Тем более ребятам мои язвительные реплики-эскапады нравились, а это обстоятельство ещё больше подстёгивало мой критический энтузиазм.

В своё время, причём гораздо позже, эта моя обличительная черта характера, основанная на прирождённом чувстве справедливости, воспитанном в семье, наверное, с самых пелёнок, оказала мне хорошую услугу в профессиональном становлении. С её помощью в немалой степени я пришёл в журналистику, сделал неплохой карьерный рост в этой непростой профессии и, скажу откровенно и без какой-либо ложной скромности (да простит меня моя заступница Богородица!), по-настоящему доброе имя. И пусть всё это произошло всего в одном регионе нашей огромной страны, но и совсем не хилом в общегосударственном масштабе и, кстати, значившемся в административном реестре территорий под номером 25 и носящем волнующее сердца миллионов юных сограждан имя – Приморский край. Немногим из сотен моих коллег той поры удалось пройти благополучно в целом такой же путь и сохранить своё честное репортёрское имя в памяти многих тысяч своих читателей, работая порой на самом лезвии бритвы. Но мне, к счастью, удалось сделать это: вступив в профессию журналиста в середине 1963 года простым литработником объединённой газеты «Знамя труда» (город Лесозаводск и Кировский район), вышел из неё в середине 2006 года, пережив вольнодумные 60-е годы, застойно благодушные 70-е, закатные 80-е, сумеречные 90-е и предрассветные нулевые, последовательно проработав редактором ещё четырёх районных газет («Заветы Ленина» – Ольгинский район, «Сельский труженик» – Яковлевский район, «Приморец» – Хасанский район, «Победа» – Пожарский район) и собственным корреспондентом трёх краевых газет – «Красное знамя», «Владивосток» и «Красное знамя Приморья», ежедневные тиражи которых в мои времена достигали до 300 тысяч экземпляров, а также редактором ведомственной краевой газеты «Энергия Приморья».

Но всё это будет потом, а в лето