часах было не больше восьми. Город великих торговцев ничуть не изменился по прошествии веков, если прищуриться, и на вечно спешащих грузчиков с полосатыми тюками на колесиках мысленно надеть тюрбаны — можно точно сказать, что сейчас 17–18 век, не больше. Старые седые рабочие, проработавшие всю жизнь грузчиками, таская на своих худых жилистых изможденных спинах груз, который не под силу поднять одному человеку, как муравьи, несущие вес в несколько раз превышающий свой собственный, работающие за корку хлеба от зари до зари, начиная свой день в 5 утра с намаза, утренней молитвы, и заканчивая за полночь, о, эти люди многое могут рассказать об оскале капитализма, который сжирает людей в Стамбуле точно так же как в Америке и остальной Европе, и от которого ни спрятаться, ни скрыться.

Старые мощеные мостовые, старые дома — здесь было много порталов. Да что там, многие вопросы светлых решались в этом городе. И я любил этот город с тех пор, когда он еще был Константинополем. Мало что изменилось с веками — душа городу дается от рождения, с веками город меняет все: дома, людей, мосты, но не меняет душу. Любому путешественнику во времени легко узнать город, даже если он перестроен целиком и полностью. Москва, кстати, все та же капризная дама, как бы она ни хорошела при Собянине. Узнаю её всегда и везде. Я усмехнулся, вспомнив падких на развлечения москвичей в день города: что 5 веков назад, что сейчас- не оттащить за уши от зрелищ и балаганов. Только теперь вместо медведей — какие-нибудь попсовые артисты. Так же звенят цепями на шее и крутят задним местом — никакой разницы.

Я видел огромное количество мечетей и душа моя радовалась. Если народ верит в Бога, значит у этого народа есть будущее. Черти пытались мне нашептать на левое ухо, что мечетей то много, а народу в них мало — но я не слушал, отмахивался. «Утренняя молитва была в 5, сейчас время ближе к 9 — все на работе, откуда же народу быть в мечетях?», — так отвечал я на искушения тангалашек, а зря — с ними ни в коем случае нельзя вести беседу, вне зависимости, оскорбляют ли они вашу веру или чужое исповедание. Им хотелось, чтобы я расстроился. Нашептывали, что мало кто спасется в Стамбуле в Апокалипсис, но я им не верил — волей Божией спасется ровно столько народа, сколько сможет спастись, не больше, не меньше, и спасение души человеческой — в Его руках. Главное, чтобы человек сделал все от него зависящее, чтобы это, наконец, произошло. Мы не должны надеяться на Бога в тех вопросах, которые можем решать сами. Сначала мы каемся, отрекаемся от греха, стараемся вести праведную, безгрешную жизнь и только потом Бог нам помогает и спасает нас. Многие грешат, не каются, живут в свое удовольствие до самого финала и надеются после смерти на чудесное спасение «за просто так». Этого никогда не будет. Человек должен потрудиться, должен сопротивляться греху и взращивать в себе добрые дела и Слово Божье. Почему мы всегда пытаемся перевесить ответственность за все происходящее с нами на кого то другого? Почему кто-то другой должен разгребать наши грехи, а не мы сами? Следите за вашей душой как за проказливой трехлеткой — никогда не знаешь, что в следующий раз она натворит. Мы все связаны невидимой нитью, все живем в одном пространстве и влияем друг на друга. Здесь невозможно кого-то безнаказанно ненавидеть — вся ненависть возвращается к тебе же самому. Высоко информационное пространство всегда выдает варианты решений. Где-то там находится линия твоей жизни и записаны все моменты, когда она оказала влияние на другие. Здесь невозможно безнаказанно совершать плохие поступки по отношению к другим или самому себе — все возвращается обратно. Я мог подумать плохую мысль с утра, кого-то осудить (то, что мы все любим, не правда ли? Один из смертных грехов), и к вечеру мне уже прилетала обраточка. Бог не хотел, чтобы я сгрохотал в ад. За каждый мой проступок следовало наказание в тот же день. Это называли «быстрой кармой», типа, радуйся, не накопил грехов, быстрая карма, вот и прилетает. Но я-то знал, что накопил. Что это просто забота Бога обо мне, чтобы я не попал в вечное пламя, чтобы не погубил душу. Кто-то скажет: «А не проще ли было не осуждать никого?». Может и проще, но не надо забывать, что душа моя — проказливая трехлетка, попробуйте как-нибудь на досуге остановить трехлетку, если она что-то задумала напакостить. Это могут сделать только очень опытные родители, откопавшие и слопавшие не одну собаку в деле воспитания детей. Я пока таковым не являлся. Я разгребал последствия того, что моя душа — трехлетка вытворяла со мной и моей жизнью, я еще не научился предотвращать это все. Единственное, что я понимал, и во что верил — не смотря на все мои косяки, Бог меня любил и пытался спасти мою душу. Уверенность в этом помогала мне и светила лучом в конце самого темного туннеля в моей жизни. Я не был самым лучшим воином Христовым, но я старался. Я старался, правда.

Я прошел по той же булыжной мостовой до ближайшего кафе, от которого доносились запахи свежего хлеба, заказал себе кофе и булок, сел за уличный столик и уставился на прохожих. Мягкая золотая восточная осень, похожая на слегка пьяное грустное пожившее лето, раздувала золотые листья по булыжной мостовой, терпящей миллиарды лет попирающих ее турков. Осень в Стамбуле по большому счету и не была похожа на осень. Так, легкий ветерок в разгар жаркого дня и пара золотых листьев под ногами. По вечнозеленым пальмам же вообще невозможно было бы определить время года. Мне принесли кофе в золотой чашечке с золотым блюдцем, крышечка у нее откидывалась на маленькой цепочке, а аромат турецкого кофе сводил с ума. Аромат! Аромат этого кофе заставлял забыть все неприятности в жизни, он обещал тебе нежданную-негаданную радость. Я почувствовал себя султаном, как минимум. Все утренние неприятности забылись, я был счастлив. Как мало человеку нужно — золотая чашечка кофе на золотом блюдце за столиком на улице терпкого осеннего Стамбула. Я заказал еще рахат-лукум и еще кофе. И чай. И снова кофе. Как только я слопал все, что видели мои глаза и мой желудок запищал о пощаде, и я откинулся на спинку скамейки, мои мысли начали вращаться по обычному маршруту: куда бежать, с кем законнектиться,