— Да, разумеется.

— И они есть?

— Конечно.

— А если вы приобретаете вещь у частного лица? Например, какую-то икону, которая досталась человеку в наследство от прабабушки и на которую у этого лица просто по определению не может быть никаких документов, как быть в этом случае?

— Ничего страшного, мы довольно часто приобретаем вещи именно таким образом. В подобных случаях мы оформляем квитанцию и фиксируем паспортные данные продавца. Если по приобретенной вещи проводится дополнительная экспертиза, то ее результаты тоже приобщаются к пакету документов.

— То есть почти так же, как в комиссионном магазине?

— В общем, да.

Задавая все эти вопросы, я не ставила перед собой цели узнать что-то конкретное. Мне хотелось просто составить себе хотя бы приблизительное представление о том, как работает та система, частью которой был покойный антиквар. Но, расспрашивая про сопроводительные документы к предметам старины, я вдруг поймала себя на мысли, что совсем не обязательно эти предметы могут быть куплены у частников, вернее, у их законных владельцев. Иными словами, некоторые предметы могут быть крадеными.

Конечно, я не допускала мысли, что солидный антиквар, вооружившись отмычкой, по ночам «бомбит» окрестные дома, но в том, что среди прочего товара, который находил для него тот же Гиль, попадались и вещи, приобретенные незаконными способами, у меня не было ни малейших сомнений. Мне захотелось узнать, что думает по этому поводу уважаемая Юлия Степановна, и я попыталась навести ее на интересную для меня мысль.

— А если вещь попадает к вам совсем без документов? — осторожно спросила я.

— Как это? — сделала непонимающее лицо Рогозина.

— Ну, например, если происхождение ее неизвестно, — все пыталась я выразиться поделикатнее и избежать необходимости употребления слова «краденая».

Но Рогозина не желала понимать меня в принципе.

— Как это — происхождение неизвестно? — в недоумении спрашивала она. — Если вещь приобретается у частного лица, я уже говорила вам, мы выдаем квитанцию, если мы покупаем в музее или на аукционе, там тоже дают сопроводительные документы… Как же происхождение может быть неизвестно?

Было ясно, что намеками здесь ничего не добьешься, и если я хочу получить ответ на свой вопрос, мне придется действовать напролом и называть вещи своими именами. Но, с другой стороны, действуя слишком прямо, я дам повод уважаемой Юлии Степановне для того, чтобы изобразить благородное негодование и снова уйти от ответа на мой вопрос. Я решила обойти острые углы.

— Ну, например, если случайно на мусорной свалке вы нашли выброшенный кем-то чернильный прибор восемнадцатого века, представляющий историческую ценность? Вы ведь не будете записывать в квитанции, что вы его на свалке нашли?

Давая мне понять, что оценила шутку, Рогозина тонко улыбнулась, но и тут не уступила моей настойчивости.

— Признаюсь, не припомню случаев, чтобы подобные предметы мы находили на мусорных свалках, но даже если бы такое и произошло, скорее всего, мы не стали бы осуществлять официальные торговые операции в отношении предмета, имеющего подозрительное происхождение.

Ага! Не стали бы осуществлять «официальные» операции? Что ж, это уже кое-что.

Но увы! Это была единственная малюсенькая поблажка, которую сделала мне собеседница, то ли по невнимательности, то ли по доброте душевной, чтобы дать мне понять: хотя она сама ничего не расскажет, но предположения мои небезосновательны.

На все мои дальнейшие вопросы о продаже «лотов» без документов она демонстрировала только безоговорочное отрицание.

— То есть хотя официальных торговых операций в отношении подобных предметов вы не осуществляли, — продолжала я, — неофициальные были вполне возможны?

— Я этого не говорила.

— Но вы ясно сказали: «не осуществлялись операции официальные», то есть другими словами…

— Возможно, я не очень удачно выразилась, и вы придали моим словам именно такой смысл, но я только хотела сказать, что все торговые операции, которые осуществляет наш магазин с предметами антиквариата, — строго официальные.

Было понятно, что эту стену мне не пробить. Правильно, с какой стати она будет саму себя подставлять? Шульцману-то уже все равно, а ей в случае обнаружения каких-либо нюансов, кто знает, может, и срок светит. Ведь это она ведет всю отчетность, и, как бухгалтер, она — лицо материально ответственное.

Но эти самые «неофициальные операции», о которых шел разговор, были той благодатной почвой, на которой мог созреть мотив для покушения на антиквара, и я не хотела сдаваться так быстро. Я решила зайти с другой стороны.

— Юлия Степановна, мне очень понятны причины, по которым вы не хотите распространяться о тех или иных аспектах деятельности по операциям с предметами антиквариата. Но я бы хотела обратить ваше внимание на то, что я — лицо неофициальное, и я здесь не для того, чтобы в деталях изучать подобные аспекты. Я расследую убийство. И единственное, что в данный момент меня интересует, — это мотив. А мотив, согласитесь, вполне может располагаться в той плоскости, о которой мы с вами сейчас пытаемся говорить. Могу заверить вас, что вся сопутствующая информация, которая становится известна мне в ходе расследования, хранится мной на условиях строгой конфиденциальности. Даже своему клиенту, то есть Вере Самуиловне, я не сообщаю эти данные. Хотя, думаю, вы лучше меня знаете, что уж для нее-то все эти «операции», наверное, не секрет. Но клиент получает информацию только о том, что непосредственно касается заказа. Таким образом, с этой стороны вас не должно ничего беспокоить. Теперь поговорим о том, что, на мой взгляд, должно вас тревожить. Вы долгое время работали с Самуилом Яковлевичем, были достаточно близко с ним знакомы… Неужели вам все равно — понесет ли наказание человек, который так хладнокровно расправился с ним? Я надеюсь, что нет. А если вам это не все равно, вы должны помочь мне разобраться во всем этом, ведь ваше молчание сейчас играет только на руку преступнику.

Произнеся этот проникновенный монолог, я была почти уверена, что крепостные стены падут. Я даже заметила следы сомнения, появившиеся на лице моей собеседницы, и ждала, что она вот-вот дрогнет. Но не тут-то было!

Рогозина ответила не сразу, видимо, взвешивая в уме все «за» и «против», но, взвесив, ответила отрицательно.

— Да, все это верно, — сказала она, — но тем не менее я не могу ничего добавить к тому, что уже сообщила вам по этому поводу.

Вот так. Коротко и ясно.

Признаюсь, я очень рассердилась. Для чего, спрашивается, я тут перед ней целых полчаса разливалась соловьем? Для того чтобы узнать, что она не может ничего добавить?

Я была в ярости. Если бы я сейчас находилась дома на своей кухне, я бы обязательно что-нибудь разбила. Тарелку или вазу. Но проблема была в том, что я находилась отнюдь не дома. Я находилась в антикварном магазине, на самом пике очередного расследования, я проводила допрос знакомой потерпевшего, и я задала еще не все вопросы. Следовало взять себя в руки.