А потом наступил печальный август, 17-е число. Гибель Саши Вампилова, похороны. С этим событием как бы ушла молодость, ушла беспечность…

Когда Валентин стал знаменит и многие рвались к нему на правах знакомых, Света очень его оберегала. Она была той женой, про которую говорят „жена-соратница“. Думаю, что при её литературном вкусе, при её чувстве слова она была первым и самым строгим критиком для своего мужа.

Вспоминаю совершенно спокойную реакцию Светы на рассказ „Я забыл спросить у Лёшки“. А мы-то, подружки, радовались: Валю напечатали в столичном журнале „Смена“. И абсолютно противоположное впечатление произвела на Светлану повесть „Живи и помни“. Она восхищалась всем в этой повести: и сюжетом, и языком. Единственное, что она хотела бы изменить — оставить Настёну живой.

На меня повесть произвела сильнейшее впечатление. Я даже решила, что с неё начался какой-то новый период в литературе. Ты настолько погружался в книгу, что начинал испытывать всё, что испытывают персонажи.

После повести „Живи и помни“ я стала воспринимать Валю уже не просто как писателя, а писателя великого. Но так и не смогла называть его „Валентином Григорьевичем“».

В Красноярске Распутин продолжил работу над небольшой книгой очерков и рассказов, начатой в Иркутске. Первый очерк, давший название сборнику, — «Край возле самого неба», был напечатан им в газете «Советская молодёжь» ещё в феврале 1961 года. Валентин рассказывал о Тофаларии, высокогорном крае в Нижнеудинском районе области, где живут охотники малочисленной и отважной народности тофаларов. До отъезда в Красноярск Распутин опубликовал ещё три очерка о малодоступном и поразившем его уголке в Саянах. Правда, они, чисто зарисовочные по форме, не вошли в книгу. Но было ясно, что тема захватила молодого журналиста и он не оставит её.

Уже после отъезда из Иркутска Валентин печатает здесь, в молодёжной и партийной газетах, очерки и рассказы из будущего сборника. Так, очерки «В Саяны приезжают с рюкзаками» и «На снегу остаются следы» опубликованы в «Молодёжке» в январе и мае 1963 года, ещё один, «От солнца до солнца» — в двух декабрьских номерах 1964 года. Рассказ «Человек с этого света» появился сначала в той же газете в ноябре 1963-го, а затем, ровно через год, — в «Восточно-Сибирской правде». В декабре шестьдесят пятого «Молодёжка» напечатала ещё один рассказ своего бывшего сотрудника «Эх, старуха». Наконец, в 1966-м в Иркутске вышла в свет небольшая книга, включавшая девять очерков и рассказов о людях, живущих «у самого неба».

В сборнике не было восторгов комнатного журналиста, а были уважение повествователя к своим скромным героям и удивление их необычайной укоренённостью среди заоблачных гор и немереной тайги. Заголовки большинства произведений кажутся «сниженными», прозаичными. Зато они точно передают особенности труда и быта тофаларов: «На снегу остаются следы», «И десять могил в тайге», «От солнца до солнца», «Старая охотница», «Продаётся медвежья шкура». И чуть ли не в каждом очерке и рассказе молодой прозаик стремился открыть для читателя душу удивительного племени. Она, эта душа, сохранилась в заговорах, сказках, напевах, поверьях, обращениях к духам, к сородичам, ушедшим из жизни. Автор сборника бережно воспроизвёл всё это.

Обычно первые произведения называют «пробами пера». Возможно, и о сборнике Валентина можно было сказать так. Однако у молодых авторов, ставших в творческой зрелости большими мастерами, уже в первой книге видна самобытность. Во всяком случае, так обстояло дело с Распутиным.

В очерках и рассказах, рисующих жизнь малочисленной народности, оторванной от Большой земли, нет ужасов и страхов: вот как смертельны обледеневшие скалы, вот как коварны горные реки, вот как беспощадна занесённая снегом тайга. Здесь нет прямых публицистических оценок. Тут хорошо видны подступы молодого писателя к психологическому письму. Чем жив человек? Как остаётся он не соперником и не хозяином, а сыном и охранителем природы? Как относится к соплеменнику, переживает свои и чужие горе и удачу? Когда мы находим ответы на эти вопросы, то понимаем, что это за земля такая — «край возле самого неба» и что это за люди, оказавшиеся ближе всех к родным высям. Название книги оказывается яркой художественной метафорой, освещающей и быт героев, и их характеры, и их духовную жизнь.

Посмотрите, как живо и, можно сказать, искусно передаются особенности народного характера, сложившегося за века. Старая тофаларка-охотница отвечает на вопросы (может быть, автора):

«— Елена Андреевна, — сказали ей, — а как многие женщины совсем не работают? Ни капельки.

— У меня когда ребятишек шибко много было, я маленько тоже в тайгу не ходила.

— Да нет, так и без ребятишек, когда в годах — не работают. А бывает и так: муж большие деньги получает, а жена по магазинам ходит. Вот и вся работа.

Она долго думала, потом засмеялась, недоверчиво и отрывисто.

— Ой, врать любишь!

И ушла в тайгу».

А то к старому неграмотному охотнику Николаю Николаевичу пришёл малознакомый человек и попросил помощи: весна голодная, зверь ушёл далеко. Старик предложил: «Возьми у меня корову». Благодарный таёжник взял. Но спохватился: надо оставить расписку. Хозяин махнул рукой: хочешь, так оставь.

«Они вошли в дом. Николай Николаевич вырвал из тетради, в которой он кривыми палочками вёл счёт убитым медведям, лист чистой бумаги. Гость неторопливо, как соболь, уходящий от погони, наследил на нём маленьким, всё время подпрыгивающим карандашом».

А что «наследил» — духам известно.

В книге о закалённых и простодушных тофаларах нет умиления. Иные очерки трагичны. Но и о бедах автор рассказывает словами своих героев. Их горькие воспоминания о пережитом, беседы с тенями дорогих людей лучше любого стороннего слова показывают душу обитателей Саян. В очерке «И десять могил в тайге» мы становимся тайными участниками исповеди охотницы, самой себе задающей вопросы и отвечающей на них:

«Где твои четырнадцать детей, старуха?.. Двое из них остались в живых… двое из них лежат на деревенском кладбище… десять из них разбросаны по саянской тайге, по бесконечной тайге… сын на Тагуле, сын на Гутаре, сын на Мархое, дочь возле Покровского, сын на Агуле… она садится рядом и подолгу рассказывает им о живых. Она говорит, и они слушают, она жалуется, и они понимают, она радуется, и они тихонько хихикают — шёпотом хихикают, шёпотом жалуются, шёпотом кричат. Надо только назвать их по имени, и тогда всё поймёшь, обязательно поймёшь. Надо только быть матерью».

И обратите внимание, каким торопливым, задыхающимся, мчащимся то ли к пропасти, то ли к взрыву оказывается конец этой трагической исповеди:

«А лицо, вот это лицо, видел кто-нибудь это лицо, когда он, четырёхлетний, тот, что похоронен здесь, падал вот с этой скалы, а она кричала, и когда он, двенадцатилетний, тот, что похоронен на Гутаре, умирал возле юрты шамана под крики всех птиц и зверей, и когда она, та, что похоронена возле Покровского, замерзала под вой голодных волков на блестящем льду, и когда он, двадцатилетний, пищал, как ребёнок, вдавленный в землю упавшим кедром во время грозы, и ещё восемь раз, когда смерть, как собака, по чёрному запаху находила их юрту, — видел кто-нибудь это лицо, лицо матери — пусть он скажет, что этого мало!»