– Ей нужно отдыхать. Но попробуй сказать ей об этом. Она позволяет нам помогать немного, но все равно работает больше, чем следовало бы в ее возрасте.

Луис моет посуду, стоя спиной ко мне, а я подхожу к раковине, беру одну из тряпок и вытираю те тарелки, что он уже помыл. Он бросает на меня любопытный взгляд, но ничего не говорит. Мои руки дрожат, когда я вытираю тарелку салфеткой.

Эта посуда – настоящая сборная солянка. Некоторые из тарелок с элегантными клеймами на донышках явно когда-то являлись частью дорогих сервизов. Другие – простые и дешевые. Луис обращается со всеми одинаково, его мыльные пальцы методично протирают их тряпкой. Ногти у него аккуратно подстрижены, пальцы тонкие, кольца он не носит.

Интересно, как давно они женаты?

Я чувствую потребность нарушить тишину.

– Ты прекрасно играешь.

Он не отвечает.

– Я слышала, как ты играл на саксофоне, – добавляю я.

Снова в ответ тишина.

– А ты давно играешь?

Уголок его рта поднимается. В то время как женщины в доме – за исключением, конечно, Анны – смотрят на меня сквозь призму недоверия и презрения, он, кажется, снисходительно забавляется, как будто я какое-то странное существо, вырванное из привычной среды обитания и брошенное посреди мира, к которому явно не принадлежу.

– С самого детства. Мой отец меня научил.

Отец, который погиб в Анголе. Я сочувствую матери Луиса, которая осталась вдовой и которой пришлось одной растить ребенка на Кубе – это, конечно, нелегкий труд.

– А сколько тебе было лет?

– Когда он умер?

– Да.

– Семь.

Я сглатываю.

– Мне очень жаль.

Луис ополаскивает одну из тарелок, протягивает ее мне и на мгновение его пальцы прикасаются к моим, прежде чем он отворачивается и берет следующую. Его движения четкие и отработанные, словно он производит детали на сборочном конвейере.

Я пытаюсь найти еще какую-нибудь тему для разговора, на кухне воцаряется тишина, если не считать журчания воды и грохота посуды, расставляемой на крошечной столешнице.

Анна возвращается через минуту с коробкой в руках.

Я заканчиваю вытирать последнюю тарелку и присаживаюсь к ней за стол, а Луис, извинившись, уходит.

Шкатулка из темного дерева с маленьким золотым замочком, чуть больше коробки из-под обуви. Такую шкатулку вы ожидаете увидеть в кабинете джентльмена, в ней обычно хранят сигары, наличные или драгоценности сомнительного происхождения.

– Она принадлежала твоему прадеду. – Анна с улыбкой протянула ее мне. – Элиза ее одолжила.

Мой прадед Эмилио Перес. Сахарный барон. Сторонник Батисты.

Он умер еще до моего рождения, но я видела его на старых семейных фотографиях. Он был красив, высок и утончен. Судя по рассказам, которые я слышала от бабушки и ее сестер, он был человеком, которого бизнес интересовал больше, чем семья, но которого все равно все любили.

– Когда семьи покидали Кубу, они не знали, что уезжают так надолго, – произнесла Анна. – Большинство считало, что режим Фиделя будет временным. Они не могли вывезти все личные вещи из страны, но они также не хотели оставлять их в своих домах, так как опасались, что их либо присвоит правительство, либо украдут воры. Поэтому они закапывали их на задних дворах или прятали в стенах родных домов, чтобы вещи дождались возвращения своих хозяев.

Мое сердце бешено колотилось.

– Твой прадед закопал большую коробку с вещами на заднем дворе. – Анна помолчала, словно засомневавшись. – Теперь она у Беатрис.

Я впервые слышу о том, что у Беатрис есть какая-то тайная шкатулка с семейными ценностями.

– А как она оказалась у Беатрис?

– Будет лучше, если ты задашь ей этот вопрос. Скажем так, твоя двоюродная бабушка вела очень интересную жизнь. Даже более интересную, чем ты можешь себе представить.

Принимая во внимание те мифы, которыми окутана жизнь Беатрис, я не слишком шокирована.

– Но содержимое этой шкатулки принадлежало твоей бабушке. Мы вместе с ней закопали шкатулку под пальмой ночью накануне ее отъезда. Когда русские переехали в дом твоей семьи, я прокралась туда тайком и выкопала шкатулку прежде, чем они ее обнаружили.

Я изумленно смотрю на Анну, а она хихикает в ответ.

– Не только Беатрис готова рисковать.

Ее руки бережно гладят дерево.

– Это был правильный поступок. Элиза не хотела бы, чтобы шкатулка попала в чужие руки. Особенно в руки тех, из-за кого ей пришлось уехать. Прошли годы, прежде чем я сообщила ей о том, что шкатулка теперь у меня. Она попросила меня сохранить ее. Сохранить для тебя.

С этими словами она протянула мне шкатулку.

– Я не знаю, что там внутри. Элиза мне об этом не говорила, а я внутрь никогда не заглядывала. Сделай это сама. Если у тебя появятся вопросы, найди меня.

Анна протягивает руку и кладет ее на мою ладонь.

– Она очень любила тебя. Она обожала твоего отца. Ваша семья была для нее целым миром. В своих письмах она писала обо всех вас так много, что вы для меня стали родными. Она пыталась извлечь максимум пользы из сложившейся непростой ситуации. Тебе трудно представить, какие тогда ужасные времена настали – в течение нескольких месяцев наш привычный мир был разрушен. Что бы ты ни нашла в шкатулке, не суди свою бабушку слишком строго.

Чуть позже я сижу на краю кровати в своей комнате, смотрю на деревянную шкатулку и поглаживаю ее углы.

Бабушке было девятнадцать лет, когда ей пришлось покинуть Кубу. Я пытаюсь представить ее молодой девушкой, оказавшейся в эпицентре таких политических потрясений. Если бы у меня была такая шкатулка – по размеру чуть больше обувной коробки, – в которой я могла бы спрятать только самое важное, что бы я выбрала? Что решила спрятать бабушка?

Я поднимаю крышку под скрип старых петель.

Перед моими глазами предстала стопка пожелтевших страниц, исписанных чернилами. Листы бумаги перевязаны красной шелковой лентой. Судя по всему, это были письма. Я отложила их в сторону.

Следом за письмами я обнаружила кольцо.

Мое сердце бешено колотилось.

Центр кольца украшает крупный бриллиант, оформленный в стиле ар-деко и окруженный более мелкими камнями круглой формы. Кольцо не было роскошным, но оно было очень элегантным и, без сомнения, старинным. Великолепная ювелирная работа.

Нам не достались старинные фамильные украшения, которыми владела наша семья до революции. Все драгоценности остались на Кубе и в конце концов исчезли. В 1959 году семья Перес лишилась своего многовекового наследия, и ей пришлось начинать все с нуля. Поэтому для меня этот кусочек семейной истории значит очень много.