— Чем дальше в лес, тем толще дрова… Почему я об этом ничего не знаю?!

— Я уже тебе рассказывал. Дед Данила был категорически против твоего знакомства с бабой Глашей. Категорически! А я не мог его ослушаться. Ты же знаешь, каким был наш дед. Как порох. Он бы меня прибил, невзирая на мой возраст и заслуги. Уж очень он тебя оберегал, любил и баловал. И потом, я думал, что баба Глаша давно умерла. Ведь от нее уже лет двадцать не было ни единой весточки.

— Значит, ты не едешь…

— Нет! Категорически — нет! Я как вспомню… В тех краях такие дикие места, что не удивлюсь, если там лешие, водяные, русалки и прочая нечисть водится. Плюс баба Глаша со своими колдовскими замашками. Бр-р!

— Но ты ведь проводил там раскопки!

— Потому что был молодым и глупым. Сейчас меня не заманишь туда и сдобной коврижкой. Натерпелся я тогда страху… правда, никогда и никому в этом не признавался. Даже сам себе… — Отец помолчал, а затем остро посмотрел на Глеба и сказал: — Вижу, ты вознамерился заменить меня… Не спорь, меня не проведешь! Так вот, я запрещаю тебе ехать к бабе Глаше. Слышишь — запрещаю!

— Батя, и в мыслях не было…

— Врешь и сам себе веришь. Дай слово, что ты не ослушаешься меня.

— Батя…

— Я не ясно изъясняюсь?! Дай слово!

— Куда уж ясней… — недовольно буркнул Глеб. — Какой ты черствый, отец! Нельзя отказывать старым женщинам, тем более в их последнем желании. Ладно, ладно, все, не кипятись! Заметано. Даю слово, что без твоего разрешения я туда не поеду.

И подумал сердито: «Мое слово — моя собственность; могу дать его, а могу и взять обратно».

— Все. Тему закрываем, — решительно сказал отец. — Надеюсь, ты не балаболка и слово сдержишь. Ладно, братец кролик, потопал я в душ. Хочу смыть с тела пыль чужого отечества. Лондон, конечно, хорош, но наш городишко во сто крат краше…

Отец ушел. Недовольный Глеб тяпнул еще одну рюмку и закурил. Мыслями он был на станции Висейки. Теперь Тихомиров-младший точно знал, что баба Глаша надолго поселится в его голове. Ну, батя, ну, изверг! На корню пресек классную идею. Хорошо бы поковыряться в том старом храме, о котором говорил отец… Глеб почему-то был совершенно уверен, что уж он-то точно найдет там какой-нибудь сногсшибательный артефакт.

Увы и ах… Дал слово — держи.

Тихомиров-младший потянул к себе фотографию бабы Глаши. Она по-прежнему смотрела прямо в душу — остро и требовательно, будто командир, ожидающий беспрекословного подчинения его приказам.

— Куда девался этот чертенок?! — бушевал дядюшка Мало, размахивая укороченным кутлассом, переделанным в нож для разделки туш. — Поймаю — уши обрежу!

— Повар послал грума за специями, — ответил кто-то из слуг.

— Что, больше некого было послать?! У нас тут полно бездельников. Чего стоите?! Марш, марш! За работу, бродяги, за работу, якорь вам в глотку!

Тем временем «чертенок», которого разыскивал хозяин постоялого двора, торопливо шагал точно по середине узкой и грязной парижской улочки (которая, тем не менее, имела звучное название Кутюр-Сен-Жерве), стараясь, чтобы ему на голову не вылили содержимое ночного горшка.

Трех и четырехэтажные дома почти смыкались над головой подростка, и ему была видна лишь узкая полоска неба. Каждый верхний этаж нависал козырьком над нижним, и часто расстояние между домами, стоящими друг против друга по разные стороны улицы, было не больше трех французских футов[34]. Это было очень удобно для разного рода мазуриков. Во время полицейской погони они могли уходить по крышам, перескакивая с дома на дом и перебираясь с одной улицы на другую.

Грум по прозвищу Фанфан торопился в заведение хромого Гильотена. Это была харчевня (кабак) на улице Фур, где обычно собирался парижский сброд. Горожане обходили ее десятой дорогой, так как в заведении Гильотена (которого называли «папашей») можно было лишиться не только кошелька, но и жизни.

Кроме харчевни, звучно именуемой таверной, папаша Гильотен держал еще и лавочку, где торговал разным старьем. Лавочка была прикрытием. На самом деле папаша Гильотен больше приобретал, чем продавал. Он скупал краденые вещи, которые приносили ему обитатели Дома Чудес. А чтобы его не арестовала полиция, папаша Гильотен воровскую добычу отправлял на реализацию в другие города Франции.

Среди мазуриков упорно ходили слухи, что папаша Гильотен богат, как королевский сборщик налогов, но по его внешнему виду и образу жизни этого нельзя было сказать. Он носил одну и ту же засаленную одежду много лет, ел грубую пищу, а доброму вину предпочитал хмельную граппу — виноградную водку, крестьянский напиток.

Папаша Гильотен был женат, однако его супругу никто не видел и никто не знал, где она живет. По крайней мере, в харчевне своего мужа она никогда не появлялась. В отличие от младшего сына, которого тоже звали Гильотен и который подавал надежды стать таким же негодяем, как и его отец. Сынок прислуживал в заведении папаши Гильотена с десяти лет, в основном выполняя функции шпиона и наушника. Гильотен-младший подслушивал пьяный треп мазуриков и доносил отцу.

Двое других сыновей хозяина кабака были и вовсе беспутными. Они записались в наемники. Но их поманила не романтика военных походов, а возможность безнаказанно грабить взятые на шпагу города и вражеские замки.

Однако вернемся к Фанфану. Он родился в обозе Бурбонского полка. Его матерью была маркитантка, а отцом — кто-то из бравых наемников. Наверное, и сама маркитантка не знала, кто именно. Фанфана воспитывали всем полком. А так как в Бурбонском полку служили наемники со всей Западной Европы, то к десяти годам мальчишка свободно изъяснялся на нескольких европейских языках.

Что касается грамоты, то юному Фанфану крупно повезло. В те времена редко можно было встретить человека, умеющего читать и писать. Часто даже вельможи были безграмотными и вместо подписи ставили оттиск фамильного перстня. Как-то так получилось, что в воинский обоз затесался монах-расстрига, изгнанный из монастыря за пьянство. Его приставили в помощники к повару, который обслуживал господ офицеров; на удивление, монах-забулдыга знал толк в приготовлении изысканных блюд.

А поскольку предприимчивый, несмотря на юный возраст, и почти всегда голодный Фанфан старался держаться поближе к кухне, то монах между делом научил мальчика всему тому, что знал сам. В качестве платы за свои труды учитель требовал, чтобы Фанфан снабжал его вином. Для юркого мальца это не составляло большого труда. Он как ящерица проникал в святую святых обоза — повозку, где хранился запас спиртного, предназначенный для господ офицеров, и воровал бутылки с вином.

Когда ему исполнилось двенадцать лет, мать умерла от какой-то болезни, и Фанфану пришлось оставить полк. После полугодичных скитаний по Франции он оказался в Париже, где его приметил папаша Гильотен. Но в услужение к себе не взял, а направил на постоялый двор «Ржавый якорь», где как раз требовался грум — за годы, проведенные в Бурбонском полку, Фанфан научился ловко управляться с лошадьми.