Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда наконец Денис согласился. Во-первых, он умел здорово петь, а во-вторых, получится так интересно: Денис Лебедев в женской одежде!
Они стали придумывать, что будут говорить друг другу. И Денис все время придумывал смешней — и за себя и за Альку.
Алька был расстроен. Денис-то считал: это из-за того, что они друзья-соперники. Но Алька расстраивался из-за другого — Денис, как и Федосеева, тоже вроде бы согласился выступать за награду. Да еще этот «олимпийский вид»!
«Или уж я зря так ко всему придираюсь?»
После ужина все пошли в кино. Оглянувшись последний раз на Альку, Денис двинулся по проходу в глубь зала — выискивал, с кем бы ему сесть.
Так почти все делали, не один Денис. Вон Осипов. Старается сесть поближе к Федосеевой. А Ветка садится на ряд впереди, чтобы Леньке было видно, как она сидит с Грошевым. Купцов покорно тащится за Машей Богоявленской. Ну и тому подобное.
Алька, чтобы не отвлекаться на все эти штуки, сел в самый первый ряд, среди малышей из четвертого отряда.
Но оказалось, он зря так старательно отсаживался. Кино сегодня привезли никудышное. Убийств и тому подобного полно, а сразу ясно: все ненастоящее, что смотри, что не смотри. Мура заграничная!
Алька тихо встал, по темной стене дошел до двери, быстро вынырнул на улицу.
Уже свечерело. Ночные облака медленно выходили на небо. Навстречу им, с востока, еще медленней поднималась половинка луны. Алька пожалел ее, подумав: да, силы, конечно неравны!
Уходить из зала во время кино вообще-то не разрешалось, ведь вожатые и воспитатели отвечают за сохранность каждого пионера и октябренка. Но Алька был ветераном и честным человеком. Ни убегать, ни воровать в чужих садах клубнику он не собирался. А побыть один человек имеет право!
«Все-таки зайду в отряд, — подумал он… — Пусть Ольга Петровна знает на всякий случай, где я есть».
В отряде было пусто — Ольга Петровна со всеми вместе сидела в клубе. Отчего-то Альке стало грустно. Он пошел к совершенно темной беседке, сел на ступени, опустил голову между колен. Отец называл это «позой кузнечика»… Стал вспоминать весь сегодняшний день. Зарядку, потом Лучика, потом Аллу Федосееву, потом разговор с Денисом. Снова Аллу и снова Дениса. Свои мысли про их взрослость.
Вдруг ему пришла в голову странная мысль. И Аллины рассуждения про награду и Дениса про олимпийские спорты — это ведь… ну, одно только выпендриванье… Денис в жизни не возьмет эту дурацкую клюшку. А Федосеева Алка спляшет — и все. И будет рада, что ей хлопают, без всяких подарков.
А вот он, Алька, когда заметил их игру и когда додумался до всего, — вот он и есть настоящий взрослый.
Он поднял голову и некоторое время смотрел на разгоревшуюся желтую луну, которая все еще сражалась с облаками. «Так что же мне теперь делать?» — снова, как в тихий час, спросил он себя. Но спросил без всякого там отчаяния и крика: просто хотел сам с собою решить, как быть дальше?
Вот, например, лагерь. Раз он теперь такой взрослый, Алька, то лагерь, разные там отряды и сборы должны быть для него ерундой, «детством». Но он знал, что любит и «Маяк», и эту жизнь. И не собирается их разлюблять. В чем же тут дело?..
Он еще не додумался своей очень взрослой головой до той простой вещи, что на свете не бывает отдельно взрослой и отдельно детской жизни, а есть просто жизнь, и надо жить так, чтоб не стыдно было за собственную душу…
На лунной дорожке между кустами появилась невысокая человеческая фигура… Это была Ветка.
Она молча села рядом с Алькой на ступеньку.
— Чего, кончилось? Вет!
— Не-а…
— Чушь собачья?
— Конечно!
Некоторое время они опять сидели молча.
— Лимонов, хочешь, давай с тобой дружить!
Алька отлично знал, что на «детском языке» значит это слово — «дружить»… Он вспомнил высокую Люсю Козлову, которая сейчас смотрит на экран, закусив косу.
— Дружить я согласен. Только без всяких таких… ну…
— Ты дурак, Лимонов? — с горечью сказала Ветка. — Почему все мальчишки такие дураки?!
Глава четвертая
БОЛЬШАЯ ЧЕРНАЯ БОРОДА
Он проснулся так рано, что даже не верилось. Двадцать четвертого июня солнце в наше полушарие поднимается в три часа сорок пять минут. Он, конечно, не знал этой точной цифры и не мог сообразить спросонья, что сегодня именно двадцать четвертое. Только чувствовал, что над миром еще невероятная рань.
В окно он видел глубокую просеку среди берез. Она уходила вниз, в овраг. И вот в этом-то овраге, на самом дне, лежало солнце.
Овраг, идущий точно на восток, сделала сама природа. А просеку? Ему не верилось, что ее прорубили случайно.
Лесу было около семидесяти. Значит, человек, оставивший коридор среди деревьев точно на восток, мог быть еще жив. Вот бы заняться следопытским поиском, подумал он, поиском человека, который придумал это чудо природы.
Окно было раскрыто, и он заметил, что в комнату медленно заползает крупная белесоватая пыль. Лишь на секунду ему подумалось что-то о машинах и заводах, потом он сообразил, что это туман, редеющий туман. Ночью сквозь сон ему слышался дождь. Теперь он лежал и ждал еще одного чуда. Но для этого надо было, чтобы солнце выбралось чуть повыше. И что же будет тогда? Сейчас узнаете…
И вот наконец оно всплыло из оврага. И, как по команде, сорвался с места первый в этом утре ветерок. Сейчас же с берез рухнул на землю залп прозрачных капель. Тогда он улыбнулся и встал.
До подъема лагеря, до половины восьмого, было еще три с половиной часа. В то же время начинался и его рабочий день. Однако он считал, что у него ненормированный рабочий день. Впрочем, как и у всех взрослых в этом лагере.
Собственно, он ничего такого не считал — не думал об этом. Просто взял лопату — зеркальную, с полированной от работы ручкой — и тихо вышел из дому. Лопату следовало бы подточить, но невозможно было визжать железом об железо в такую сонь и тишь.
В четыре часа утра — пусть даже июнь-разыюнь — все равно прохладно. Поэтому он был в лыжной куртке,
