Никто из нас не хотел такой жизни.

Однажды я услышал, как дочь рассказывала кому-то по телефону о скуке и унынии в нашем доме, о том, что у нас нет общих занятий и никогда не бывает праздников. Мне стало смешно, что дочери выросли и могут рассуждать о сложных перипетиях семейной жизни, где переплетались ожидания и разочарования. Но Анна не смеялась, когда я ей рассказал об этом. С момента рождения детей она постоянно размышляла о двойном счастье и двойной боли, которые могут быть только у близнецов, чьи чувства особым образом зависят от родительских.

Парень в красной куртке по-прежнему сидел на скамейке и не встал с места, когда подошел поезд. Двери вагона закрылись, я потерял его из виду, потом различил лишь удаляющееся красное пятно. Я сравнивал его стоптанные кроссовки с поношенными баскетбольными кедами Эме, которые он время от времени опрыскивал красной блестящей краской. Я даже принял ее за кровь, когда он в первый раз пришел в клинику. Густые темно-красные следы крови.

На следующей станции поезд остановился рядом с другим составом, и я вглядывался в соседний вагон. Какое-то мгновение под землей два поезда спокойно стояли рядом, разделенные несколькими сантиметрами. И если бы я увидел в вагоне напротив старого знакомого, которого давно и безуспешно искал, то вряд ли успел бы поднять руку в приветствии. За это короткое мгновение мы вновь расстались бы.

Если бы я увидел там Анну? Если бы мы повстречались только там и я не смог бы даже окликнуть ее?

В вагоне напротив жизнь, казалось, замерла. Вдруг поезд начал плавно двигаться, замелькали незнакомые лица. На долю секунды мы заглядывали друг другу в глаза, и я подумал, что трудно забыть лицо, которое ты видел так близко.

Составы рывком сорвались с места, мой поезд разогнался и с грохотом понесся вперед. В черной стене за стеклом я видел только собственное отражение, о лицах из поезда напротив я забыл навсегда.

* * *

Я вырос в провинции Сконе, в доме с садом, где мрак всегда перемежался лучами солнечного света. Я изучил все тени, исчезающие на рассвете. В глубине сада за кустами сирени и жасмина рос большой дуб, а за ним в тени вечных сумерек был пруд. Летними вечерами на распростертых листьях кувшинок барахтались лягушки и громко приманивали друг друга непристойными песнями.

Моя мать долго болела и умерла, когда мне было двенадцать. Отец больше не женился и хранил память о жене так же трепетно, как заботился о ней всю ее недолгую жизнь. Он работал ветеринаром, и мне семейными традициями было предначертано в будущем подняться на ступеньку выше.

Дом с садом располагался на равнине, на полпути от Мальме к побережью. Отец не любил большие города, и впервые я побывал в Мальме, когда мне исполнилось восемь лет. Отца беспокоило беспорядочное движение транспорта, шум и людская давка. Зато мы часто ездили в Европу, путешествовали по маленьким городам и деревушкам. Когда была жива моя мать, мы выезжали в Италию, а после ее смерти — во Францию. Первые несколько лет без нее мы проводили недалеко от города Ла-Рошель на Атлантическом побережье, там я выучил французский. Семья, которая сдавала нам дом, жила в маленьком флигеле в саду, и я часто бывал у них. Их дочь Роза и стала моим учителем.

Ее родители предпочитали, чтобы мы говорили по-английски, но я сразу заметил, как французский меня «взрослит» и наполняет легкостью. Язык открыл мне новый мир звуков, выражений и жестов, я любил Розу на французском языке, который открылся мне одновременно с ее мягкой кожей. Ее неумолкающие губы объясняли мне все оттенки смысла, а ореховые глаза подсказывали нужные слова.

Я любил Розу много лет. Конечно, у меня были и другие девушки, но Роза занимает особое место в моей памяти. Кроме французского, у нас оказалось много общего. Мы были единственными детьми у немолодых и немного старомодных родителей, которые не любили суету, а собственные дома превратили в тихую уютную гавань. А еще Роза научила меня мысленно уноситься бесконечно далеко от дома.

День за днем отец проводил в съемном доме в Ла-Рошели, опустив занавески, и под неумолчное жужжание вентилятора на потолке читал до захода солнца профессиональные журналы. Вечерами он окидывал сад взглядом, будто только что проснулся, и только тогда мы могли наконец куда-то поехать вместе. На взятой напрокат машине мы колесили по выжженным солнцем окрестностям в поисках ресторана, который приметили накануне. Мы методично исследовали все места в городе, где подавали лучшую еду. Нам нравилось есть медленно и в полной тишине. Разговаривать начинали только за кофе, обсуждали наши ощущения, впечатления и планы на будущее.

Отец вел дневник наших путешествий. К нему были приложены подробные карты областей, которые мы исколесили вдоль и поперек, с обозначениями каждого деревенского кафе, где мы ужинали, и пачки сохраненных меню, чеков и визиток.

Отец и не предполагал, что у меня могут быть интересы и увлечения, отличные от его собственных. Мне хотелось поехать на пляж или в бассейн, пойти на пикник или в заповедник, пообщаться с новыми друзьями. Он и не помышлял об этом. Поэтому я проводил время с Розой, с которой мне не было скучно в изматывающей летней жаре. День за днем мы находились в состоянии магического ожидания. Мы ждали скорого обеда или ужина, вечерней прохлады, удивительной мадам Делатр, которая приходила убираться каждый четверг, почтальона, воскресенья, когда родители Розы повезут нас на пляж. Мы ждали, когда вырастем и сможем заняться тем, чем занимаются взрослые днями и ночами. Наверное, мы просто хотели поскорее превратиться в настоящих мужчину и женщину, и это ожидание наполняло нашу жизнь смыслом.

Однажды под белой рубашкой Розы я заметил маленькую выпуклость. Она появилась там совершенно неожиданно. Как магнитом мои глаза постоянно притягивало к обтягивающим ее тонким блузкам, платьям и кофточкам. Пальцы немели от желания ощутить эту маленькую выпуклость, она волновала меня каждую секунду, днем и ночью. Я был одержим ею, мне хотелось хоть раз потрогать ее. Какая она на ощупь? Твердая или мягкая? Причиняла ли она боль? Была теплой или холодной? Знала ли о ней Роза?

Неожиданно я стал выдумывать новые игры, которые давали мне шанс прикоснуться к Розе именно там, где блуждали мои мысли. Так проходили часы ожидания, дни бесконечной жары и лихорадочного напряжения.

Как-то раз она позволила мне намазать ее спину кремом от комаров. Мы расстелили полотенца далеко в саду, в тени сосны, где трава была не такой сухой и колючей и мы часто играли.

— Это замечательный крем от солнечных лучей, — сказала Роза взрослым голосом.

Я выдавил плохо пахнущую смесь из тюбика и стал размазывать по ее коже.

И вдруг с ней что-то произошло. Чем больше я втирал крем, тем сильнее становилось ощущение, что она ослабевала и открывалась, постепенно впуская меня. И я проник в Розу вместе с кремом, дотронувшись до заветной выпуклости. Я не мог остановиться, мы оба горели как огонь, но вдруг Роза с красной пылающей спиной вскочила и, всхлипывая, помчалась в дом, прикрывшись полотенцем.