Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жаргалма не в силах долго сидеть в доме. Да и как сидеть, когда в каждой степной юрте вся работа на дворе, все хозяйство держится на четырех копытах коня, на четырех сосках коровы!
У них тяжело заболел теленок, славный теленок с завитками шерсти на голове, с красными мокрыми губами. Матери у него нет. За теленком ходит Жаргалма, косит ему траву, греет воду, делает мучную болтушку, разговаривает с ним, как с маленьким больным ребенком. «Поправляйся скорее, - говорит Жаргалма. - Когда же ты станешь скакать с другими телятами, когда станешь облизывать свои бока, когда будешь бодать драчливых бычков своими маленькими рожками?» Теленок лижет ей руки и мычит в ответ слабым, ласковым голосом. Он перестал есть из корыта, а ест только с ладоней Жаргалмы, так сильно привязался к ней.
Но вот он стал поправляться, будто кто-то вливал большой ложкой здоровье в его хилое тело. Скоро он уже ничем не отличался от других. Мать сказала Жаргалме:
- Твой кудрявый уже стал здоровой скотиной, а ты все возишься с ним.
- Сегодня пусть побудет со мной, завтра в тээльник выпущу.
Теленок выздоровел. Жаргалме опять не к кому пристать душой. «Слишком уж быстро поправился… А что, если и другие телята переболеют понемногу? Буду ходить за ними, быстрее дни побегут». Но Жаргалма тут же испугалась этой мысли: нельзя, пусть все телята будут здоровыми, она найдет себе какое-нибудь полезное дело.
Скоро нашлось, чем заняться Жаргалме. В горах, неподалеку от улуса, выросло много мангира, степного зеленого лука. Соседка-старуха Дулсай нарвала полмешка, сидит в юрте и засаливает на зиму.
Жаргалма быстренько приготовила себе еды, направила напильником острый, как стрела, наконечник гадасы, палки, которой выкапывают из земли съедобные корни, взяла тулун - кожаный мешок, оседлала Саврасого.
Хорошо целый день провести в степи. Жаргалма шла по склону сопки, оставляя за собой кучи нарванного мангира, зеленого и сочного. От него такой крепкий дух - за несколько шагов слезы текут. К полудню Жаргалма устала, села на вершине Хада Майлы отдохнуть - внизу виден улус, рядом вкусно похрустывает траву Саврасый. Хорошо сидеть так, без всяких дум, смотреть на широкий мир, слушать треск саранчи, песни птиц. Но долго без дум нельзя. Узнать бы, что делается в юртах, в летниках родного улуса, может, кто-нибудь говорит и о соседской дочке Жаргалме, которую бросил муж. Надо бы повидать Чимитму и Димитму - подружки, а не заходят. Да и она избегает их, будто не у нее, а у подружек пестрые языки. «Лучше уж одной быть, - вздыхает Жаргалма, - дальше ото всех. Плохо, когда ты людям в тягость».
Рядом Саврасый сладко жует траву. Жаргалма собрала мангир в одну кучу. Очистила, обломала корни, похожие на редкие белесые бороденки, сложила зеленые перья одно к одному.
В улус вернулась поздно, привезла полный мешок дикого лука. Следующий день крошила мангир для засолки. Вся свободная посуда, старые туески, чугунки - все было заполнено засоленным мангиром. Жаргалма сказала, что с утра опять пойдет за мангиром. Отец сердито проворчал:
- За мангиром? Ты что, надумала зимой скотину кормить соленым луком? Вместо сена?
- Не ворчи, - заступилась мать. - Пусть съездит, нечего ей дома сидеть.
- Куда его, - уже спокойнее произнес отец. - Вся посуда полна луком. И соли нету больше. Пусть едет за сараной.
- Вот хорошо! - обрадовалась Жаргалма. - Поеду за сараной.
Мать посмотрела на дочь, подумала: «Вот напасть какая, не может дома посидеть. Бедная…» Жаргалма тоже думает невеселую думу. Мать и дочь крошат последние пучки лука, на глазах у них слезы. Целый день можешь плакать, никто не станет утешать, жалеть. Кто же не плакал, когда крошил дикий лук? А вот попробуй заплакать, когда раскраиваешь овчину, тогда не упасешься от расспросов.
На боку у Жаргалмы висит кожаная пузатая сумка. Жаргалма копает сарану. Если кто поглядит издали, подумает, что она через каждый шаг кланяется какому-то богу. Нет, не богам кланялась Жаргалма, а богатой степи, в которой растут и сочные травы для животных, и горький мангир, и сладкая сарана для людей.
Солнце поднимается все выше, сумка делается все толще и тяжелее. Будто Жаргалма полной горстью собирает солнечные лучи и складывает в свою сумку. Но вот солнце покатилось вниз со своего небесного хребта, тени от всего становятся все длиннее.
Жаргалма присела перекусить, смотрит на дорогу, которая перевалила через вершину Халзан Добо, спускается к улусу. Дорога похожа на темную нитку. «Скоро по этой дороге приедет Норбо, - думает Жаргалма. - Ой, не он ли это?…» С горы вниз медленно двигалась телега. Это наверняка едет Норбо! Кто же другой может ехать из того края, кроме Норбо? Боги, что делать? Он будет звать ее домой… Ехать с ним или нет? Если она и поедет, то не ради его, а из-за Ханды-матери…
У Жаргалмы вдруг заболела спина. Она не спускает глаз с далекой телеги, которая отсюда кажется не больше мухи. Телега скатилась с горы, скрылась за поворотом. «Нет, это не Норбо, пожалуй, - терзает себя Жаргалма. - Он не приедет, я ему не нужна. Увидела чужого человека и размечталась, глупая».
Когда подходила к своей юрте, увидела возле телег» отца вторую телегу. А в тээльнике ходил чей-то серый конь… Кажется, чуть потемнее, чем конь Норбо. И поменьше. И потощее. А может, это конь Норбо. Он на нем работал, вот конь и похудел… И телега чужая. Ну, что ж… Телега Норбо могла сломаться, он взял у кого-нибудь телегу получше, чтобы приехать за женой. Соскучился, бедный… Дуга его. Конечно, его дуга! Он сам ее гнул. Жаргалма узнает дуги Норбо среди сотен других.
Она быстро зашла в молочный сарай, покрытый темной, скрюченной корою лиственницы, повесила на большой гвоздь кожаную сумку с сараной. Надо бы умыться, лицо и руки в пыли, в земле, но воды в сарае нет. Как же быть? Жаргалма зачерпнула в пригоршни желтой, горькой сыворотки, умыла руки, лицо, утерлась подолом халата. Ноги у нее стали от волнения легкие, быстрые… Руки немного дрожат. «Какой бы ни был Норбо, а приехал. Он мой муж. Как выйти к нему, не переодевшись в хороший халат?
