В 1900 году он читал Алексея Хомякова. Именно у этого мыслителя середины XIX века, вождя славянофильства (его левого крыла), он мог почерпнуть идею союза царя и народа через голову бюрократии и против нее, идею всесословной монархии, юридически самодержавной, но опирающейся на народное самоуправление. Для провинциала, воспитанного на обязательном «революционно-демократическом» коктейле в густой смеси с казенным православием, это было что-то новое и увлекательное. В сущности, славянофильская социальная утопия была идеологической подкладкой (в том смысле, о котором мы только что говорили) гапоновских начинаний — вплоть до сближения с революционерами. Отчасти — вплоть до 9 января.

Два года спустя Гапон — в первый и последний раз в жизни — соприкасается с миром модернистской культуры, миром символистов, «декадентов», с ранним этапом того, что позднее назовут Серебряным веком. Иные люди из его академического окружения были к этому миру ближе. Одновременно с Гапоном другой выпускник защищал диплом на тему «Антирелигиозные и антихристианские идеи некоторых новейших философических писателей, в особенности Ницше». Этого выпускника академии звали Константин Тренев — впоследствии, в 1920-е годы, он прославился как драматург-соцреалист, автор имевшей огромную сценическую историю драмы «Любовь Яровая». Отец Михаил Семенов также считался знатоком новейшей, в том числе «декадентской» словесности, даже вращался в кругу писателей-символистов. Но это были конечно же исключения.

Однако в конце 1901-го — начале 1903 года студенты Духовной академии получили возможность близко увидеть людей из чуждого им мира — декадентов-богоискателей и даже таких людей, как Александр Бенуа или Сергей Дягилев. Речь идет о Религиозно-философских собраниях, возникших по инициативе Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Дмитрия Философова, Василия Розанова. В то же время в них участвовали и многие широкомыслящие церковники. Председателем собраний стал Сергий Страгородский, к тому времени уже не инспектор, а ректор академии. (Антоний и Победоносцев до поры до времени не препятствовали.) Формально заседания были открыты только для членов собраний, фактически допускались все. Молодые академисты зачастили на собрания, где можно было послушать, например, доклады Мережковского о духовных исканиях Толстого и Гоголя. Заходила речь и о близкой Гапону теме — социальной доктрине церкви, точнее, ее отсутствии. Сезон 1902/03 года открылся докладом отца Михаила Семенова о таинстве брака. Вслух критиковалось законодательство Российской империи в области религии, отстаивалась неограниченная свобода совести. Как вспоминала впоследствии Гиппиус, «ничего даже приближающегося к тому… что и как было говорено на Собраниях, не могло быть тогда сказано в России, в публичной зале, вмещающей 200 слушателей. Недаром наши Собрания скоро стали называться „единственным приютом свободного слова“».

Неизвестно, сколько раз бывал на собраниях Георгий Гапон. Но в любом случае он смог погрузиться в атмосферу самых серьезных интеллектуальных и духовных споров своего времени. В его мемуарах упоминаются Розанов[10]и Минский; Гапон запомнил, как ставили в тупик духовных особ вопросы этих «декадентов».

У большинства лидеров революционного, рабочего и даже либерально-демократического движения такого опыта не было. На собраниях не бывали ни записные социалисты, ни записные либералы. Как, впрочем, и черносотенцы: Владимир Грингмут, редактор «Московских ведомостей», один из будущих основателей Союза русского народа, попросился в члены собраний — ему отказали.

5 апреля 1903 года собрания были запрещены. Во время разговора с Мережковским, связанного с этим запрещением, Победоносцев произнес свои знаменитые слова: «Россия — ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек». Перед этим Религиозно-философские собрания и журнал «Новый путь», в котором публиковались их протоколы, были резко осуждены в проповеди Иоанна Кронштадтского.

От Гапона все это было к тому времени уже далеко — началась новая фаза его практической деятельности. В сущности, та фаза, которая закончилась ружейными залпами на улицах Петербурга два года спустя.

Еще летом 1902 года Гапон, что называется, «попал в разработку». Это не могло не получить продолжения. На его счет были определенные планы, и вскоре они начали осуществляться.

Уже спустя пару месяцев после первой встречи Михайлов навестил Гапона в общежитии академии и пригласил съездить с ним в Департамент полиции.

Учреждение располагалось в доме 16 на Фонтанке, близ Цепного моста, в здании, где прежде располагалось Третье отделение. «…На вид весьма красивый дом, своим известный праведным судом» — по ироническому выражению А. К. Толстого. Дом в самом деле красивый, строил его не кто-нибудь, а сам Огюст Монферран для графа Кочубея.

Михайлов и Гапон проследовали мимо черных ящиков, в которых хранились досье на неблагонадежных, в кабинет Зубатова, начальника Особого отдела.

Тут стоит пояснить структуру имперских органов политического сыска — весьма, надо сказать, мудреную.

Особые учреждения для «государева слова и дела» существовали в России с петровских времен — Тайная канцелярия, потом Тайная экспедиция при Сенате, с 1826 по 1880 год знаменитое Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии с прикрепленным к нему корпусом жандармов. Параллельно существовало Министерство внутренних дел с подведомственной ему «обычной» полицией. Соперничество этих ведомств сказывалось на расследовании политических дел, в частности, дела Петрашевского (отчасти этим соперничеством и объясняется непомерно жестокая расправа над прекраснодушными недозаговорщиками).

В 1880 году, в период «диктатуры сердца» Лорис-Меликова, Третье отделение было упразднено и в составе МВД создан Департамент государственной полиции, объединивший политический и общеуголовный сыск. При нем, однако, создавались в крупных городах отделения по охранению общественной безопасности и порядка, в просторечии охранные отделения, та самая знаменитая царская охранка. Охранные отделения находились в двойном подчинении — градоначальнику и Департаменту государственной полиции. Координировало их деятельность так называемое «третье делопроизводство» департамента. Все же это не была единая организация, с четкой структурой и собственной иерархией, как Тайная канцелярия или позднее ЧК-ОГПУ.

При этом отдельный корпус жандармов (правда, теперь включенный в состав МВД и подчинявшийся начальнику Департамента государственной полиции) никуда не девался, и граница между задачами охранки и жандармерии была весьма зыбкой. Первая должна была заниматься розыском политических преступников, вторая — дознанием, но где же кончался розыск и начиналось дознание?

В 1898 году из состава «третьего делопроизводства» был вычленен Особый отдел, своего рода интеллектуальный штаб сыска. Функции Особого отдела опять-таки во многом дублировали задачи охранных отделений (руководство внутренней и заграничной агентурой, розыск политических преступников и т. д.). Но кое-что было совершенно новым и особенным — прежде всего мониторинг общественных настроений (главным образом в сфере внимания «особистов» оказывались рабочий класс и учащаяся молодежь).