Майор Райке, с загипсованными носом и лодыжкой, получил суровый выговор за участие в деле и приказ уйти в отпуск, пока не заживут травмы. Его сообщники были подвергнуты жестокому разносу, которого не забудут до конца жизни, и посажены под домашний арест на тот же срок, что и майор. Но Ашу, который, казалось бы, не заслуживал никаких порицаний, будучи жертвой, а не зачинщиком, дали двадцать четыре часа, чтобы собрать вещи, расплатиться с долгами и отбыть со слугами и багажом в Джелам, где они сядут на почтовый поезд, идущий в Дели и Бомбей.

Он будет временно прикомандирован к Роуперовской коннице, кавалерийскому полку, квартирующему в городе Ахмадабад, расположенном в Гуджарате, почти в четырехстах милях к северу от Бомбея – и в двух с лишним тысячах миль пути от Равалпинди…

В целом Аш не испытывал сожаления, покидая Равалпинди. Некоторых вещей ему будет недоставать: общения с несколькими друзьями в городе; предгорий, до которых так легко добраться верхом; вида высоких гор, четко вырисовывающихся на фоне неба; слабого запаха дыма и сосновой хвои, изредка приносимого северным ветром. Но зато от Ахмадабада немногим больше семидесяти миль до границы Раджпутаны и чуть больше ста по прямой до Бхитхора. Аш будет ближе к Джули, и, хотя он не сможет пересечь границу владений раны, это в какой-то степени утешало, как и тот факт, что, сколь бы несправедливым он ни считал свое изгнание из Равалпинди, у него не возникло желания оспаривать решение, избавлявшее его от необходимости делить бунгало с Лайонелом Кримпли.

Известное утешение давала также мысль, что у него все равно не было бы возможности в ближайшее время видеться с Уолли и Зарином. С недавних пор разведчикам перестали давать отпуска в связи со слухами о волнениях среди афридийских джоваков, возражавших против каких-то изменений в условиях договоренности, согласно которой они получали от правительства деньги за соблюдение спокойствия.

Эта новость содержалась в письме из Мардана, пришедшем на следующий день после налета на бунгало, и мысль, что ни один из друзей не сумеет вырваться в Равалпинди, пока проблема с джоваками не разрешится, значительно остудила негодование Аша, вызванное несправедливой ссылкой в Ахмадабад. Но, перечитав письмо от Уолли, он снова вспомнил все, что говорил Кода Дад на крыше дома Фатимы-бегумы в Аттоке, и с горечью осознал, что в случае войны разведчики непременно примут участие в боевых действиях. Весь корпус пошлют воевать, и многие не вернутся обратно. А он, Аш, останется в стороне от всех событий, томясь ожиданием в скучном и пыльном военном городке в далеком Гуджарате.

Такая перспектива не радовала, но, немного поразмыслив, Аш решил, что история с афридийскими джоваками вряд ли выльется во что-нибудь серьезное и она никак не связана с событиями, описанными Кода Дадом. Просто Кода Дад старел, а старики склонны делать из мухи слона и смотреть в будущее с пессимизмом. Придавать значение этим рассказам не стоит.

Последний день Аша в Равалпинди был загружен делами. Он договорился о продаже двух своих лошадей, отправил Бадж Раджа на попечение Уолли в Мардан, нанес визиты друзьям в городе и торопливо написал несколько писем, сообщая, что уезжает в Гуджарат и, вероятно, останется там не меньше чем на одиннадцать месяцев.

«И коли в течение этого времени вам доведется навестить племянниц, – писал Аш Кака-джи, – могу ли я надеяться, что вы соблаговолите проехать чуть дальше, дабы я имел счастье вновь увидеться с вами? Дополнительное расстояние будет невелико – не свыше пятидесяти косов по прямой. Конечно, если ехать до дороге, выйдет в полтора раза больше, но все равно оттуда до Ахмадабада всего четыре-пять дней пути, и я сам проделаю две трети его, чтобы встретить вас. Более того, если вы позволите… впрочем, я боюсь, что не позволите…»

Кака-джи, безусловно, не позволит. Да Аш и не особо надеялся, что старик вообще соберется в Бхитхор. Однако не исключено, что все-таки соберется, а тогда он непременно увидится и пообщается с Джули, и, хотя в письме об этом не будет ни слова, он наверняка не откажется при встрече с Ашем поговорить о ней, прекрасно понимая, что порой Аш готов отдать глаз или руку, лишь бы услышать, что она жива-здорова и не очень несчастна, или узнать хоть какие-нибудь новости о ней.

– Я уже слишком стар для подобных путешествий, – ворчал Махду, наблюдая за погрузкой багажа Аша в почтовый поезд следующим вечером. – Мне пора выйти на вазифу (пенсию) и осесть где-нибудь, чтобы провести последние годы жизни в покое и праздности, а не носиться взад-вперед по всему Индостану.

– Ты серьезно, ча-ча-джи? – спросил Аш, глубоко изумленный.

– Зачем мне шутки шутить? – огрызнулся старик.

– Возможно, чтобы наказать меня? Но если ты говоришь серьезно, то утром отсюда отходит дак-гхари, и ты через три дня будешь в Абботабаде.

– А что станется с тобой, когда я уеду? – сердито осведомился Махду, поворачиваясь к нему. – Неужто ты будешь спрашивать советов у Гул База, как спрашивал у меня? Или следовать его советам, как часто следовал моим? Кроме того, я связан с тобой обещанием, которое много лет назад дал Андерсону-сахибу, а также обещанием, данным Ала Яру. Да и узами любви тоже, которые даже крепче… Но я действительно становлюсь старым, усталым и бесполезным, и мне нисколько не улыбается закончить свои дни на юге среди идолопоклонников, чьи сердца так же черны, как их кожа. Когда настанет мой час, я хотел бы умереть на севере, где ветер приносит с гор запах снега.

– Ну, это уж будет, как Бог даст, – беззаботно сказал Аш. – Да и меня отсылают в Гуджарат не на всю жизнь, а на короткий срок, ча-ча, по истечении которого мне наверняка разрешат вернуться в Мардан. И тогда ты возьмешь сколь угодно продолжительный отпуск или выйдешь в отставку, если пожелаешь.

Махду фыркнул и пошел проследить за погрузкой собственного багажа, бормоча что-то себе под нос и явно не убежденный словами Аша.

Той ночью поезд был полупустым, и Аш с облегчением обнаружил, что занимает четырехместное купе один, а следовательно, избавлен от необходимости вести светскую беседу. Но вот колеса завращались, огни железнодорожной станции медленно поплыли назад мимо окон поезда, уступая место темноте, и Аш пожалел об отсутствии попутчика. Сейчас, когда он остался в одиночестве и праздности, оптимизм, поддерживавший в нем бодрость духа последние два дня, внезапно пропал, и он уже не чувствовал прежней уверенности, что проведет в Гуджарате всего год или одиннадцать месяцев. А что, если это будут два года, или три, или четыре? А что, если разведчики по долгом размышлении решат, что вообще не готовы взять его обратно?

Поезд грохотал и трясся, и лампа, раскачивавшаяся при каждом толчке, мерзко воняла, наполняя закрытое купе запахом горячего керосина. Аш встал, увернул фитиль, а потом снова улегся на полку в громыхающей тьме и задал себе вопрос, когда же он снова увидит Хайбер. В следующий миг у него возникло неприятное впечатление, будто в перестуке колес он слышит ответ – резкий, насмешливый голос, повторяющий с раздражающим упорством: «Никогда! Никогда! Никогда…»

Путешествие по железной дороге в Бомбей показалось гораздо более долгим, чем в прошлый раз, когда он совершал такую же поездку пять с лишним лет назад. Тогда он ехал в противоположном направлении – и в обществе Белинды, ее матери и несчастного Джорджа. Пять лет… Неужели прошло всего пять лет? По ощущениям, так все десять… или двадцать.