У маленьких дьяволов были сезоны спаривания, как у домашних животных. Обнаружив, что у людей все обстоит иначе, они испытали отвращение и одновременно изумление. Лю Хань оказалась одной из тех, кого они выбрали, чтобы побольше узнать про заинтересовавший их процесс — так люди стали бы изучать привычки свиней. По сути, чешуйчатые дьяволы превратили ее в шлюху — хотя они, разумеется, ни о чем подобном даже не думали.

В каком-то смысле Лю Хань повезло. Один из мужчин, которых ей навязали, американец Бобби Фьоре, оказался приличным человеком, они стали жить вместе, и ей больше не пришлось иметь дело с разными мужчинами. Ребенок Бобби Фьоре снова пошевелился у нее в животе.

Но Бобби умер. Он бежал из лагеря вместе с китайскими партизанами-коммунистами. Каким-то образом ему удалось добраться до Шанхая. Чешуйчатые дьяволы убили его. И принесли ей цветные фотографии, чтобы она опознала труп.

Томалсс открыл папку и вынул один из поразительных снимков, которые делали маленькие дьяволы. Лю Хань пару раз рассматривала фотографии в журналах до того, как появились мерзкие твари. Она даже несколько раз была в кино. Но ей никогда не доводилось видеть таких ярких цветов и объемных картинок.

Этот тоже оказался цветным, но яркие краски не имели никакого отношения ни к чему, что знала Лю Хань: яркие синие, красные и желтые кляксы, казалось, случайным образом покрывали изображение свернувшегося калачиком ребенка.

— Фотография сделана машиной-которая-делает-выводы из результатов сканирования детеныша, растущего у тебя в животе, — объявил Томалсс.

— Машина-которая-делает-выводы глупа, недосягаемый господин, — сердито ответила Лю Хань. — У ребенка кожа такого же цвета, что и у меня, может быть, немного розовее. А над попкой у него будет красное пятно, которое со временем исчезнет. Он совсем не похож на существо, которое выпачкалось красками.

Томалсс открыл пасть. Лю Хань не знала, смеется он над ней или его позабавили ее рассуждения.

— Цвета не настоящие, — сказал он. — Машина-которая-делает-выводы использует их, чтобы показать разницу температур разных частей тела детеныша.

— Машина-которая-делает-выводы глупа, — повторила Лю Хань.

Она понимала далеко не все, что говорил Томалсс; знала только, что чешуйчатые дьяволы, несмотря на свою силу, умом не отличаются. Может быть, за них думают машины?

— Вы показали мне, что у меня будет сын, — еще до того, как он родился. Я вам благодарна. — Лю Хань поклонилась Томалссу. — Как может машина-которая-делает-выводы знать, что находится у меня внутри?

— При помощи света, который ты не видишь, и звука, который не слышишь, — сказал маленький дьявол, но Лю Хань все равно ничего не поняла. Он протянул ей другие снимки. — Вот более ранние фотографии детеныша. Видишь, сейчас он уже больше похож на тебя.

Да, он прав. Если забыть об идиотских красках, изображение на некоторых картинках не имело ничего общего с человеком. Но Лю Хань разговаривала с женщинами, у которых случился выкидыш, и помнила их рассказы о том, как из их тела исторгались куски плоти необычной формы. Ей очень хотелось поверить Томалссу.

— Вы будете делать новые картинки, недосягаемый господин, или я могу одеться? — спросила она.

— Я буду снимать тебя, мы хотим посмотреть, как меняется твое тело по мере того, как в нем растет детеныш.

Томалсс достал какой-то предмет, наверное, фотоаппарат, хотя Лю Хань не приходилось видеть такого маленького. Томалсс обошел ее со всех сторон, сфотографировал спереди, сбоку и со спины. А затем сказал:

— Одевайся. Скоро увидимся снова.

Не дожидаясь ответа, он выскочил за дверь, не забыв прикрыть ее за собой, за что Лю Хань была ему чрезвычайно признательна.

Вздохнув, она принялась одеваться Ее наверняка снимают другие камеры, спрятанные в хижине. Маленькие дьяволы ведут за ней постоянное наблюдение с тех самых пор, как она попала к ним в лапы. А после того как Бобби Фьоре сумел сбежать из лагеря, они вообще ни на секунду не выпускают ее из поля зрения.

Однако она все равно умудрялась обманывать маленьких дьяволов. Томалсс выдал ей полезную информацию. Лю Хань достала пару оккупационных долларов из надежного места среди горшков и кастрюль и вышла из хижины.

Многие расступались, завидев, как она медленно шагает по грязной дороге от своего дома: тому, кто так тесно связан с чешуйчатыми дьяволами, нельзя доверять. Впрочем, дети не разбегались в разные стороны, а принимались ее дразнить, как и в прежние времена.

На рыночной площади кипела жизнь. Здесь продавали свинину, кур, уток, щенят, самые разнообразные овощи, нефрит и шелка, хлопок, корзины, горшки и жаровни — все, что жителям удавалось сделать, вырастить, найти, обменять (или украсть) в лагере военнопленных. Женщины в плотно облегающих платьях с разрезами в самых неожиданных местах и с соблазнительными улыбками на лицах обещали мужчинам показать свое тело — эвфемизм, заменяющий слово «проституция». У них не было отбоя от клиентов. Лю Хань жалела их, она знала, что им приходится переживать каждый раз.

Она ловко избежала столкновения с торговцем, обвешанным ножами и мисками, но чуть не перевернула доску из слоновой кости для игры в маджонг, ее владелец зарабатывал себе на жизнь тем, что соревновался в сообразительности (а также ловкости рук) с любым прохожим, желающим принять участие в состязании.

— Смотри, куда идешь, глупая женщина! — прикрикнул он на Лю Хань.

Бобби Фьоре прибегал к помощи весьма выразительного жеста в качестве ответа на подобные крики, он знал его значение, а китайцы — нет, поэтому он мог демонстрировать свои чувства, не вызывая их гнева. Лю Хань просто продолжала шагать вперед. Она остановилась у тележки с соломенными шляпами. Примеряя одну из них, сказала владельцу телеги:

— Вы знаете, что у маленьких дьяволов есть камера, которая определяет, насколько предмет горячий? Правда, удивительно?

— Наверное, только мне на них наплевать, — ответил продавец на диалекте, который Лю Хань понимала с трудом; в лагере собрались жители из самых разных уголков Китая. — Будете покупать шляпу или нет?

Немного поторговавшись, Лю Хань пошла дальше. Она рассказала о камере другим торговцам, стоявшим за прилавками и возле небольших тележек, а потом купила маленький медный горшок. Лю Хань обошла половину рынка, прежде чем осмелилась приблизиться к продавцу домашней птицы, устроившемуся рядом с мясником, торговавшим свининой. Она и ему поведала про камеру, выбирая цыплячьи ножки и шеи.

— Правда, удивительно? — закончила она свой рассказ.

— Камера, которая видит, насколько предмет горячий? И правда удивительно, — согласился с ней продавец. — Ты думаешь, я дам тебе так много всего за тридцать оккупационных центов? Женщина, ты спятила!

Закончилось тем, что Лю Хань заплатила за кусочки курицы сорок пять центов — слишком дорого… но она не стала спорить. Для торговца домашней птицей фраза «правда, удивительно?» являлась паролем и говорила, что у Лю Хань появилась интересная информация. Его слова «и правда удивительно» означали, что он ее понял. Каким-то образом — она не знала, каким, да и не хотела знать — он передаст ее сообщение коммунистам, находящимся за пределами лагеря.