Предводительствовал, конечно же, Зимин. Я уже замечала, что при своей кажущейся неуклюжести двигался он быстро и бесшумно. Джим поначалу никак не хотел с ним фехтовать. Он посматривал на меня: мол, как я к этому отнесусь, но я сидела с каменным лицом, не подавая виду, что меня это смешит.

В конце концов я присела у кучи вещей и стала их перебирать, складывая отдельно посуду и одежду. Терпеть не могу сидеть без дела. Дома всегда чем-нибудь занималась: рисовала ли, читала, вышивала или пыталась гадать на картах, чему меня научила одна из питерских подруг.

Дело потихоньку двигалось к ночи. Хелен опять вернулась на свое лежбище, а мне, как назло, спать не хотелось.

Аксинья некоторое время сидела на лавке – я не позвала ее с собой. Потом потихоньку подошла ко мне, остановившись на небольшом расстоянии, а потом потихоньку придвинулась и ненавязчиво стала помогать мне. Света у нас было предостаточно, так что мы вполне могли вещи рассмотреть.

Чего здесь только не было! Зимин говорил про обоз, но чей? Если французский, то становилось ясно: везли награбленное в богатых домах, скорее всего поспешно брошенных своими хозяевами. Да и если не французы, то кто?

Я невольно произнесла это вслух.

– Мародеры, – подсказал мне Зимин, которому надоело фехтовать, и теперь он вместе с Джимом подошел к нам и стоял, глядя, что мы с Аксиньей вытаскиваем из кучи вещей.

Я укоризненно оглянулась на них. В самом деле, стоят над душой, уж лучше бы продолжали фехтовать!

– Что еще можно делать в винном погребе, где нет никакого вина?

Только поручик это произнес, как оно и нашлось. Я как раз засмотрелась на одну небольшую, но талантливо выполненную картину: маленькая девочка в розовом платьице, обнимающая за шею огромную собаку. А поручик приподнял какую-то мешковину и обнаружил бочонок, видимо, кем-то из разбойников и спрятанный.

– Если мне не изменяет нюх, здесь вино! – радостно сообщил он, взбалтывая бочонок и поднося к уху, чтобы лучше слышать булькающую жидкость. А потом точно так же поднес его к уху Веллингтона. – Джим, дружище, как вы на это смотрите? Не правда ли, это дар свыше, необходимый для того, чтобы скрасить наше убогое существование?

Веллингтон, которого я считала человеком крайне выдержанным и спокойным, тоже оживился.

– В таком бочонке не может храниться плохое вино.

– А я даже склонен продолжить ваше предположение: в таком бочонке хранят вино для дорогих гостей, – опять побулькал бочонком Зимин.

– Или для особых торжеств, – заключил Джим.

Слово за слово, они решили: пора свое предположение проверить. Выбили пробку из бочонка и стали разливать вино уже в золотые кубки, которые принесла нам все из той же кучи Аксинья. Впрочем, оказалось, что их – одинаковых – всего три, и тогда для себя Зимин взял найденный прежде серебряный кубок емкостью раза в два больше, чем наши золотые.

– Я не буду наливать доверху, – решил он в ответ на мой испуганный взгляд и нарочито завистливый Джима.

Аксинье вина тоже налили. Она вопросительно взглянула на меня и, получив одобрительный кивок, робко поднесла бокал ко рту.

– За наше скорейшее освобождение! – провозгласил Зимин, и мы выпили.

Потом, не сговариваясь, все четверо взглянули на спящую Хелен и переглянулись между собой, сопровождая взгляды понятными жестами. Кто все время спит, может проспать и царствие небесное.

Но вообще чем больше мы торчали в этом погребе, тем больше наше заключение казалось мне похожим на фарс. Я даже перестала бояться, что Осип против нас что-нибудь нехорошее предпримет. Точнее, мне вдруг стало все равно. Какая-то бесшабашность ударила в голову неизвестно почему.

Наверное, папа осудил бы такое легкомыслие.

– Никогда нельзя настолько расслабляться, дочка, чтобы ничего вокруг не видеть. Именно в такие минуты не только наши враги, но и сама судьба преподносят нам неприятные сюрпризы.

– Неужели ты веришь, что их можно избежать? – спорила с отцом я, тринадцатилетний сопленок.

Папа разрешал мне некоторые вольности. Может, оттого что, не получив сына, частично внес в мое воспитание несвойственные девицам твердость духа и умение держать себя в руках в трудную минуту. По крайней мере я никогда не падала в обморок и не умела истерически визжать, завидев, например, мышь.

Ну боялась, ну столбенела при виде этих серых тварей, но чтобы визжать...

– У женщин, видимо, слезные протоки расположены гораздо ближе к поверхности, чем мужские, – рассуждал папа. – Но я думаю, что постоянно рыдать и изливать влагу по поводу и без тебе не стоит. Только в крайнем случае.

– А разве человек может сдерживать слезы? – не поверила я.

– Может и должен, – категорически ответил отец.

Правда, с чем все же не соглашалась моя мама, так с тем, что считала издержками отцовского воспитания. При случае я могла употреблять слова, которые в речи девушек из благородных семейств не должны присутствовать. Папа с ней шумно соглашался:

– Крепкие выражения не для девушки. Ты, Анюта, ими не пользуйся. В смысле, выбирай выражения...

Но втихомолку при этом подмигивал мне. Мол, слушать – слушай, а там... Смотри по обстановке.

Итак, мы сидели за столом и пили вино. Наверное, в запарке наши пленители просто не подумали о том, что мы станем рыться в этих вещах и не только найдем мешок со свечами, зажжем их во всех углах, но и отыщем припрятанный ими бочонок.

Обычно за столом я могла лишь пригубить вино – до последнего времени мне попросту не разрешалось его пить по малолетству, но сегодня... Мне скоро должно было исполниться шестнадцать лет. Между прочим, моя подруга и ровесница Мила – дочь князя Серова – успела выйти замуж и недавно родила прекрасную девочку.

Я уже года два как уяснила: вопрос возраста – понятие относительное. Так и с вином. Когда-то мне пить не дозволялось, а теперь пришла пора и мне поднимать бокал наравне со всеми.

Таким образом успокоив свою совесть, я увлеклась и, как бывает с новичками, вовремя не остановилась. Причем вначале я еще обращала внимание на удивленно поднятые брови Зимина, который наблюдал, как я лихо выпиваю свой кубок, а потом, разозлившись – в самом деле, что это он смотрит на меня, как на несмышленого ребенка, – я и вовсе перестала сторожиться.

И напилась. Потом уже не помнила, кто меня уложил спать на таком же импровизированном ложе, на каком спала Хелен.

Проснулась я под утро с жутчайшей головной болью. На столе догорала одна из многих свечей из мешка. Но, едва поднявшись, я почувствовала, как содержимое моего желудка запросилось наружу. Все остальные спали, мужчины – у противоположной стены, так что никто не мешал мне извергать из себя выпитое, а заодно и съеденное накануне.

Возможно, кто-то и слышал издаваемые мной ужасные звуки, но, когда я вернулась к своей постели, никто не пошевелился и не взглянул на мое измученное, наверняка несчастное лицо.