Андрей сел на прикрученный к полу железный стул, не забыв подложить теплую домотканую подушечку под зад. На подушечке был изображен кубанский казак на коне, в папахе и бурке, с усами и с саблей наголо, который лихим движением кистью сносит голову басурману – по виду герцог Вильгельм Оранский со средневековой гравюры, только в розовых стрингах на волосатых чреслах.

Подушечку недавно подарила Андрею одна забавная пациентка, пригрозив, что если ее подарок не оценят, она будет приходить к Андрею во сне и отбирать мороженое. Столь серьезную угрозу игнорировать было нельзя, к тому же подушечка оказалось на редкость мягкой и теплой, и Андрей с удовольствием пользовался ею.

– Вот ведь угораздило меня пойти сюда на работу! От одной мебели геморрой разовьется на второй день, а ощущение – ну точно, как в мертвецкой. Да, говорила мне мама: «Учись, сынок, на дантиста!» Нет, уперся, как идиот! «Буду психологом, буду квалифицированным психиатром!» Теперь вот сидишь здесь на железном стуле и пытаешься понять – чем он лучше уютного стоматологического кресла плюс зарплаты тысяч в двести пятьдесят?

Андрей достал из сумки железную кружку, постучал ею о железный же стол, сваренный из списанных сантехнических труб, и пригорюнился. Один раз в неделю он обязан был встречать и осматривать вновь поступающих в стационар и жутко не любил это занятие. И вряд ли сможет полюбить в дальнейшем.

* * *

Клиника – учреждение особенное, сюда не привозили тривиальных пациентов, каждый был уникумом, а кое-кто настолько страшным, что наводил ужас даже на матерых санитаров в бронежилетах и с резиновым дубьем в руках. Таких валили всем миром – сначала напрыгивали сзади и заламывали конечности, а только потом заковывали в смирительные рубахи и укрощали незаменимым укольчиком, способным в случае нужды остановить даже лошадь на полном скаку. И стоит ли говорить, что в момент первичного приема (до выявления степени опасности или безопасности больных) пациентов от доктора отгораживала толстая металлическая сетка – она шла в комплекте со столом и спасла уже не одну жизнь.

– А вот в тюрьме сейчас ужин – макароны дают! А у меня только пустая кружка и псих на подходе! Успею, не успею? – Андрей быстро вскочил, вытащил из сумки литровую фляжку из IKEA и налил из нее заваренный чай в кружку.

– С жасмином, оно, пожалуй, даже приятнее, чем с мятой! От мяты одна истома, и не понимаешь, то ли выпил чаю, а то ли сразу снотворного, после которого хочется только спать – и желательно долго. Нет, определенно, мята мне никоим образом не походит – так же как и чебрец: во-первых, невкусный, а во-вторых, кроме как в аптеках его нигде и не купишь – да еще и не во всех! А вот жасмин – совсем другое дело: и на язык великолепен, и бодрит, и название органическое – жасмин! Прямо, слух радуется!

В дверь громко постучали, и грубый голос спросил: «Можно?»

– Валяй! – Андрей признал сопровождающего санитара Перельмана – а что с ним церемониться? Они были с ним хорошими друзьями.

* * *

Перельман считался в клинике старожилом (начинал работать еще при СССР), поэтому никто не обращал внимания на странности в его поведении, появившиеся с годами. Так, однажды он четыре часа общался с поступившим на лечение писателем-авангардистом, после чего уел всех незамысловатыми виршами:

Есть идея, от идеи потею,

От идеи робею, от идеи худею,

От идеи легко,

От идеи нелегко!

Визуализирую женскую грудь,

Не получается – в итоге грусть!

Есть мнение,

Переходящее в сомнения,

Переходящие в поведение,

Переходящие в овеществление,

Переходящие в кормление грудью,

Грудь люблю и не забуду я!

– Тебе какая грудь больше нравится? – был первый вопрос, который Перельман адресовал Андрею сразу после знакомства.

– Не понял! – Андрей опешил, не зная, как реагировать на слова заслуженного санитара.

– А что тут непонятного? – Перельман, кажется, даже обиделся, – ты, вроде, на девственника не похож! Говори немедленно!

– Ну, я даже и не знаю! – Андрей тянул время, – а из чего выбирать? Перельман расплылся в улыбке и протянул Андрею беломорину:

– Вот, совсем другое дело! А строит тут из себя девственника на границе! Запоминай, пехота, два раза повторять не буду!

Форма первая: Баскетбол – грудь большого размера, круглая;

Форма вторая: Грабли – грудь большого размера, обвисшая;

Форма третья: Баллон – грудь большего размера, чем большой;

Форма четвертая: Маковка – гигантская грудь, круглая;

Форма пятая: Цепеллин – гигантская грудь, обвисшая;

Форма шестая: Монте-Карло – груди нет;

Форма седьмая: Азиатчина – маленькая грудь узкой формы;

Форма восьмая: Колбаса – большая грудь, похожая на колбасу;

Форма девятая: Колба – грудь сужена в основании, расширяется к соску;

Форма десятая: Лесосека – большая грудь узкой формы;

Форма одиннадцатая: Пацюк – вялая грудь среднего размера;

Форма двенадцатая: Роял Стандарт – упругая грудь маленького размера;

Форма тринадцатая: Роял Нестандарт – упругая грудь маленького размера с заостренными сосками;

Форма четырнадцатая: Дата Туташкия – волосатая;

Форма пятнадцатая: Персик – большая и клевая!

Форма шестнадцатая: Рыжик – средняя и клевая!

Форма семнадцать: Магарыч – маленькая и клевая!

– Ну, так какая?

Андрей подумал и уверенно ответил: «Магарыч!»

– Вот тебе и на! – Перельман выглядел расстроенным, – а я-то думал, что вот, появился единомышленник, которому аэростаты нравятся! И что ж вы все молодые такие глупые, никак не можете понять, что баба должна под рукой чувствоваться, а не греметь костями, как стиральная доска!

– Да не слушай ты его! – вмешался в их разговор проходивший мимо врач лет сорока, – это же Перельман, он со своими аэростатами уже всю больницу забибикал, все никак не может смириться, что от него жена убежала к соседу-кондитеру!

– Во-первых, не к кондитеру, а к мяснику! А во-вторых, не к соседу, а к свояку! И в третьих, не сбежала, а я её выгнал! – запальчиво ответил Перельман, – а все потому, что Пацюк, и никакого душевного удовлетворения!

– Ну-ну! – хмыкнул врач и пошел дальше. Андрею стало не по себе, ему почему-то подумалось, что негоже принародно обсуждать женщин, а тем более жен. Но, конечно, он ничего не сказал…

* * *

– Вот, Андрюша, привел! – Перельман был небрит, и от него разило дешевым тройным одеколоном, – с новым психом тебя! А вот история болезни, переводят к нам – в других стационарах от него открещиваются, ну а мы, сам понимаешь, любому рады!