Утром того дня Яромир еще не знал, что вечером будет уже беглецом и преступником. После лекций под Аркой он собрался в ближайший кабак, где обычно ел. В этом кабачке он еще недавно дрался на кулаках. Своей силой, мастерством и удивлявшей всех беззлобностью он завоевал тут особую любовь посетителей, хотя уже давно не выходил на бои.

Был уже полдень. У дверей кабака Яромир увидел небольшую толпу. Там что-то случилось, и он прибавил шагу. В толпе он многих знал в лицо. Кабатчик держится за бороду и качает головой. Пара кулачных бойцов ходит туда сюда, раздвигая толпу широкими плечами. Несколько ремесленников оживленно судачат друг с другом. Уличные мальчишки вертятся тут же, но их отгоняют. Яромир окликнул кабатчика, протиснулся в круг: толпа обступила что-то, лежащее на земле.

У Яромира перехватило дыхание. У порога кабака лежало тело самоубийцы – безусого паренька. Он был одет —. как одеваются гистрионы, чтобы их не путали с нищими и бродягами, – в куртку из цветных лоскутов. Голова паренька была запрокинута, на шее отчетливо виднелся кровоподтек – след от веревки. Веревку уже сняли. Она так и валялась рядом в пыли. Одна рука самоубийцы была откинута в сторону. Другая лежала на груди – ладонь обмотана окровавленной тряпкой.

– Из-за чего он? – тихо спросил Яромир кабатчика.

Тот, продолжая комкать бороду, протянул Яромиру бумажку. На ней было неровно нацарапано: «Это деньги на мои похороны, а остальное хозяину кабака. Я не прощаю миссоро Ангесто Этеа, пусть бы он мучился, как я сейчас. Гильоне».

– Что за миссоро Ангесто? – с замершим сердцем спросил Яромир.

– Из замка Этеа за рекой, ты что, не знаешь? Отрубил ему пальцы. Ему, – еще раз повторил кабатчик, кивая на мертвеца. – Бродячему-то музыканту. Мальчик, дурень, сунулся в замок Этеа. Что он там забыл? Не первый раз миссоро Ангесто пальцы рубит… Кто, ему кажется, плохо сыграл, тому велит отрубить, и не все, а вот эти два, – кабатчик выставил большой и указательный палец. – Чтобы это… играть больше не мог. И дает денег на леченье и на первое время, пока бывший музыкант другую работу не найдет. Ты, Ремиро, видно, про это еще не слыхал, а вообще у нас всякий знает. Кто миссоро Ангесто нравится, того он богато награждает, говорят, может скрипку хорошую подарить и все такое. А гистрионы же как дети. Каждый думает, что уж он-то играет лучше всех. Вот и ходят к нему в замок. Иной, конечно, не пойдет, а потом все равно хвастается: «Я самому Ангесто Этеа играл, он меня за это золотом осыпал!» Вот и паренек, видно, за славой… что он, мол, у Ангесто играл… – кабатчик выпустил свою бороду и безнадежно махнул рукой: дескать, что еще скажешь?

Яромир тряхнул головой, точно его огрели дубиной. Он молча зашел в кабак. Жена кабатчика была там: кто-то должен оставаться с посетителями! Яромир поздоровался с ней.

– Дай мне вина, хозяйка.

В кабаке говорили о повесившемся гистрионе. Яромир выпил кувшин вина, почти не делая перерыва между кружками. На ум настойчиво приходили непримиримые слова мальчика-гистриона: «Я не прощаю миссоро Ангесто Этеа, пусть бы он мучился, как я сейчас». У Яромира кружилась голова, но он был только слегка хмелен и держался твердо. Он встал, снова вышел на двор. Тело еще не убрали. Паренек в лоскутной куртке все лежал у порога, с приоткрытым ртом и полузакрытыми глазами, и одна ладонь у него была сведена судорогой, а другая замотана окровавленной тряпкой.

…Ночью кабатчик проснулся от стука в дверь. Он зажег фонарь, но со сна у него все плыло перед глазами. Ему стало страшно: уж не самоубийца ли явился!

– Кого там несет? – испуганно и сердито окликнул он.

– Открой, хозяин, это я, Ремиро, – раздался знакомый голос.

Яромир уже привык называть себя на совернский лад.

Кабатчик открыл ему и сунул фонарь в лицо. Яромир стоял перед ним бледный, усталый, с прилипшими ко лбу влажными прядями волос.

– Ты что? – изумился кабатчик, узнав бывшего кулачного бойца.

– Ты вчера говорил, что какой-то купец ищет гребцов для своей галеры. Где его галера? Как его найти?

– Ты в своем уме… – начал было кабатчик, но Яромир перебил его:

– Я убил миссоро Ангесто.

Кабатчик вытаращил глаза.

– Что смотришь? Ангесто Этеа, – повторил Яромир.

Яромир попал в замок Этеа так просто, как, наверное, можно попасть, только положившись на судьбу. Он переправился через реку на перевозе, прошел оливковой рощей и пешком подошел к воротам замка. Страже Яромир сказал, что он – скоморох с севера, который много слышал о милостях миссоро Этеа к бродячим артистам.

– А на чем ты играешь? – удивился начальник караула, видя, что у Яромира с собой нет никакого инструмента.

– На чем хошь, – сказал Яромир и про себя добавил: «На ребрах». – Что найдется у миссоро – на том и сыграю, а он мне за это пускай подарит домру или скрипку: свои-то я пропил.

– Вы, северяне, голову пропьете! – махнул рукой караульный: он почувствовал, что от Яромира в самом деле пахнет вином.

Его впустили в замок, а в коридоре перед самым покоем миссоро Яромир обогнал провожавших его двоих лакеев, захлопнул перед их носом дверь и заложил ее каминной кочергой… Пока лакеи ломились в покой, переполошив слуг и стражу, Яромир успел ударить миссоро Ангесто несколько раз, бросил его лежащим на полу, вышиб окно тяжелым подсвечником и выпрыгнул во двор.

Он одолел реку вплавь, понимая, что конная стража кинется вдогонку, и у перевоза его могут перехватить. Яромир надеялся сесть на корабль раньше, чем в Тиндарите станут искать высокого светловолосого северянина-скомороха.

После шести лет галер он сошел на берег в Оргонто. Ночуя под открытым небом, поглядел вверх и нашел созвездие Пахаря, северное созвездие, которого все эти годы не видел, прикованный на нижней палубе. Яромиру вспомнилась родная бродяжья песня:

А над Даргородом пашет небо Пахарь,

Ветер северный листву дубов полощет.

Дома ждет меня, браток, топор и плаха,

А во сне зовут березовые рощи.

Яромир подумал: пора возвращаться домой. Великая война должна застать его на родине.

Но до Даргорода путь был далек, а накануне последней войны деньги совсем обесценились. Сходя с галеры, он ссыпал в кошелек целую горсть монет, думая, что этого ему хватит надолго. Но за те годы, пока Яромир греб на галере, многое изменилось. Погода точно помешалась в преддверии гибели мира. Летом выпадал снег, солнечное утро обрывалось проливным дождем, налетал порывистый ветер, и град сбивал листья с деревьев, или начинал греметь гром. Перемены погоды губили урожай. Наводнения затопляли города, вздымались смерчи. У людей часто не поднимались руки на тяжкий труд восстановления. Все равно скоро Конец, зачем снова отстраиваться, не легче ли дотянуть поденщиной или хотя бы милостыней? На дорогах было не проехать из-за разбойников, в городах воровали подметки с сапог. Улицы переполнились нищими. Они не давали проходу, с криками и мольбами кидались навстречу прохожим; попрошайки с утра занимали места у кабаков в надежде на отбросы. Начались моровые поветрия.