— Молодец.

— Я услышала, как она кричит: «Хотите взглянуть, что сделал со мной сын ваших добрых друзей?» — бросила все и побежала к ней. Она пыталась сорвать повязку. А ее мать… она наклонилась вперед, мистер Амберсон. У нее горели глаза. Она действительно хотела увидеть. Я их выпроводила и попросила дежурного врача сделать мисс Данхилл укол успокоительного. Отец — не мужчина, а мышонок — попытался извиниться за жену. «Она не знала, что расстраивает Сейди», — говорит он. «Что ж, — отвечаю я, — а как насчет вас? Язык проглотили?» И знаете, что сказала женщина перед тем, как они вошли в лифт?

Я покачал головой.

— Она сказала: «Я не могу его винить, просто не могу. Он играл в нашем дворе, такой милый мальчик». Можете вы в это поверить?

Я мог. Потому что, образно говоря, уже встречался с миссис Данхилл. Она бежала за своим сыном по Западной Седьмой улице и орала во всю мощь легких: Остановись, Роберт, не иди так быстро, я еще с тобой не закончила.

— Возможно, вы найдете ее… очень взвинченной, — добавила старшая медсестра. — Я просто хотела, чтобы вы знали, что на то есть причина.

Она не была взвинчена. Такой вариант устроил бы меня больше. Если есть такое понятие, как глубокая депрессия, то вечером Пасхального воскресенья Сейди пребывала именно в этом состоянии. Она сидела на стуле, перед ней стояла нетронутая тарелка с китайским рагу. Сейди похудела, ее длинное тело, казалось, тонуло в больничном халате, который она запахнула, увидев меня.

Правда, она улыбнулась — той половиной лица, которая могла улыбаться, — и подставила здоровую щеку для поцелуя.

— Привет, Джордж… я лучше буду так тебя называть, да?

— Пожалуй. Как ты, милая?

— Они говорят, что лучше, но у меня такое ощущение, будто кто-то облил мне лицо керосином и поджег. И все потому, что меня сняли с обезболивающих. Не дай Бог, чтобы я подсела на наркотики.

— Если тебе нужны обезболивающие, я могу с кем-нибудь поговорить.

Она покачала головой.

— От них у меня туман в голове, а мне нужно подумать. Опять же, с ними трудно контролировать эмоции. Вчера я поругалась с отцом и матерью.

В палате стоял только один стул — если не считать за таковой унитаз в углу, — поэтому я сел на кровать.

— Старшая сестра ввела меня в курс дела. Судя по тому, что она подслушала, ты имела полное право сорваться.

— Возможно, но какой в этом прок? Мама никогда не изменится. Она может часами говорить о том, что при родах я едва не убила ее, но на других ей наплевать. Ей недостает такта, а еще больше чего-то другого. Как-то это называется, но я не могу вспомнить.

— Сочувствия?

— Да. И у нее очень острый язык. Долгие годы она хлестала им отца. И теперь он редко раскрывает рот.

— Тебе больше не обязательно видеться с ними.

— Я думаю, мне придется. — Мне все меньше нравился ее спокойный, отстраненный голос. — Мама говорит, что они приготовили мою прежнюю комнату, а больше мне идти просто некуда.

— Твой дом в Джоди. И твоя работа.

— По-моему, мы об этом говорили. Я собираюсь написать заявление об уходе по собственному желанию.

— Нет, Сейди, нет. Это очень плохая идея.

Она попыталась улыбнуться.

— Ты говоришь, как миз Элли, которая не поверила тебе, когда ты сказал, что Джонни опасен. — Подумала, потом добавила: — Разумеется, я тоже не поверила. До самого конца вела себя как дура, да?

— У тебя есть дом.

— Это правда. И платежи по закладной, которые я вносить не могу.

— Я заплачу.

Это до нее дошло. На лице отразился шок.

— Ты не сможешь!

— Если на то пошло, смогу. — И смог бы, во всяком случае, какое-то время. А при необходимости я мог рассчитывать на Кентуккийское дерби и Шатогея. — Я переезжаю из Далласа и буду жить у Дека. Арендной платы он с меня не берет, так что появятся деньги для выплат по закладной.

Слеза, собравшаяся на ресницах правого глаза, задрожала.

— Ты не понимаешь. Я не могу заботиться о себе, пока не могу. И ухаживать за мной нигде не будут, кроме как дома, где мама наймет медсестру, чтобы та помогала с самым сложным. У меня еще осталась гордость. Не слишком много, но осталась.

— Я позабочусь о тебе.

Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

— Что?

— Ты меня слышала. И когда дело касается меня, Сейди, ты можешь засунуть гордость в то самое место, куда не заглядывает солнце. Так уж вышло, что я тебя люблю. И если ты любишь меня, то должна перестать нести бред о возвращении домой к своей крокодилихе-матери.

Ей удалось выдавить из себя улыбку, а потом она замерла, задумавшись, положив руки на укрытые больничным халатом колени.

— Ты приехал в Техас, чтобы что-то сделать, а не ухаживать за школьной библиотекаршей, которая оказалась слишком глупой и не смогла осознать нависшей над ней опасности.

— Мое дело в Далласе может подождать.

— Может?

— Да. — Вот так все и решилось. Ли отправлялся в Новый Орлеан, я возвращался в Джоди. Прошлое продолжало бороться со мной и выиграло этот раунд. — Тебе нужно время, Сейди, а у меня время есть. Мы можем провести его вместе.

— Я тебе не нужна. — Она понизила голос почти до шепота. — Такая, как сейчас.

— Нужна.

Она смотрела на меня глазами, которые боялись надеяться, но все равно надеялись.

— Почему?

— Потому что ты — лучшее, что у меня есть.

Здоровая сторона ее рта задрожала. Слеза покатилась по щеке, за ней последовали другие.

— Если мне не придется возвращаться в Саванну… если не придется жить с ними… с ней… тогда мне, возможно… я не знаю… чуть полегчает.

Я обнял ее.

— Тебе полегчает.

— Джейк? — Ее голос глушили слезы. — Ты сможешь кое-что сделать для меня, перед тем как уйдешь?

— Что, милая?

— Унеси это чертово китайское рагу. От его запаха меня мутит.

Старшую медсестру с плечами футболиста и пришпиленными к груди часами звали Ронда Макгинли, и восемнадцатого апреля она настояла на том, чтобы самолично не только завезти инвалидное кресло, в котором сидела Сейди, в лифт, но и выкатить его к краю тротуара, где ждал у своего универсала Дек.

— И чтобы больше я тебя здесь не видела, дорогуша, — наказала медсестра Макгинли после того, как мы помогли Сейди перебраться на переднее сиденье.

Сейди рассеянно улыбнулась и ничего не сказала. Она сидела, обдолбанная по самое не могу в прямом смысле этого слова. Доктор Эллертон приезжал утром, чтобы обследовать ее лицо, и этот мучительный процесс потребовал дополнительного количества обезболивающих препаратов.