— Мисс Данхилл, — холодно отчеканила Элли. — Она официально развелась с этим монстром.

— Да, конечно, хорошо, что вы меня поправили. В любом случае вы ее друзья, и я убежден, что вы заслуживаете меньше тактичности и больше правды. — Он бесстрастно взглянул на одну из фотографий и постучал по разорванной щеке Сейди чистым, коротко подрезанным ногтем. — Это можно изменить к лучшему, но не восстановить полностью. Во всяком случае, теми средствами, которыми я располагаю. Может, через год, когда рана полностью заживет, я смогу убрать большую часть асимметрии.

Слезы покатились по щекам Бобби Джил. Она взяла Майка за руку.

— Внешние повреждения, которые останутся навсегда, это, конечно, плохо, — продолжил Эллертон, — но есть и другие проблемы. Перерезан лицевой нерв. Ей будет сложно есть левой половиной рта. Опущенное веко, которое вы видите на этих фотографиях, останется таким до конца жизни, и у нее частично поврежден слезный проток. Зрение вроде бы не пострадало. Будем на это надеяться.

Он вздохнул и раскинул руки.

— С учетом перспектив, которые сулят нам микрохирургия и регенерация нервов, лет через двадцать или тридцать мы, возможно, сможем оказать таким пациентам более существенную помощь. А сегодня могу сказать только одно: я сделаю все возможное, чтобы восстановить то, что поддается восстановлению.

Майк впервые подал голос. В нем слышалась горечь.

— Жаль, что сейчас не тысяча девятьсот девяностый, да?

В тот день мы вышли из больницы молчаливые и опечаленные. Уже на автостоянке миз Элли коснулась моей руки.

— Мне следовало послушать вас, Джордж. Мне очень, очень жаль.

— Не уверен, что от этого что-нибудь бы изменилось, — ответил я, — но если хотите как-то загладить свою вину, попросите Фредди Куинлэна позвонить мне. Он риелтор, который помог мне, когда я впервые приехал в Джоди. Этим летом я хочу быть рядом с Сейди, то есть мне нужно снять дом.

— Вы можете пожить у меня, — предложил Дек. — Места предостаточно.

Я повернулся к нему.

— Вы уверены?

— Вы окажете мне услугу.

— Я с радостью заплачу…

Он отмахнулся.

— Будете покупать продукты. Этого хватит.

Они с Элли приехали на «ранч-вэгоне» Дека. Я посмотрел, как они выезжают со стоянки, а потом поплелся к моему «шевроле», который теперь — наверняка несправедливо — считал автомобилем, приносящим беду. И мне ужасно не хотелось возвращаться на Нили-стрит, где, несомненно, предстояло услышать, как Ли вымещает на Марине раздражение, вызванное неудачным выстрелом в генерала Уокера.

— Мистер А? — окликнул меня Майк. Бобби Джил стояла чуть позади, сложив руки на груди. Она выглядела потерянной и несчастной.

— Да, Майк?

— Кто оплатит больничные счета мисс Данхилл? И хирургию, о которой шла речь? У нее есть страховка?

— Какая-то есть. — Но едва ли достаточная, чтобы покрыть такие расходы. Я подумал о ее родителях, однако меня тревожил тот факт, что они до сих пор не приехали. Не могли же они винить ее за содеянное Клейтоном… или могли? Я не понимал, каким образом, но я появился из мира, где женщины и мужчины в большинстве своем имели равные права. Никогда раньше Америка 1963 года не казалась мне такой чужеземной страной, как в этот момент.

— Я помогу, насколько удастся, — ответил я. Но чем? Моих денежных запасов вполне хватало для того, чтобы протянуть несколько следующих месяцев, однако едва ли я смог бы оплатить и половину всех необходимых пластических операций. Я не хотел возвращаться в «Честный платеж» на Гринвилл-авеню, но, похоже, ничего другого не оставалось. До Кентуккийского дерби было меньше месяца, и, согласно спортивному разделу записей Эла, забег этот выиграл Шатогей, темная лошадка. Тысяча баксов на него могла принести семь или восемь тысяч, которых хватило бы, чтобы оплатить пребывание Сейди в больнице — по ценам шестьдесят третьего — и часть (если не все) последующих операций.

— У меня есть идея. — Майк оглянулся. Бобби Джил поддержала его улыбкой. — Бобби со мной это придумали.

— Мы с Бобби, Майк. Ты уже не ребенок, говори как взрослый.

— Да-да, извините. Если вы зайдете с нами в кафетерий минут на десять, мы вам все объясним.

Я зашел. Мы выпили кофе. Я выслушал их идею. И согласился. Иногда, если прошлое стремится к гармонии с самим собой, мудрый прочищает горло и подпевает ему.

В тот вечер ссора в квартире над моей головой разгорелась нешуточная. Малышка Джун вносила свои пять центов — орала как резаная. Магнитофон я включать не стал: ругались на русском, по большей части. Потом, где-то около восьми, воцарилась непривычная тишина. Я предположил, что они улеглись спать на два часа раньше обычного, и как же это радовало.

Я уже подумывал о том, чтобы улечься самому, когда к дому подкатил огромный «кадиллак». Из кабины выскользнула Джин, следом выпрыгнул как чертик из табакерки Джордж. Открыл заднюю дверь и достал большого плюшевого кролика с невероятным пурпурным мехом. Я таращился на это действо через щель между шторами, пока до меня не дошло: завтра Пасхальное воскресенье.

Они направились к наружной лестнице. Джин шла, Джордж несся галопом. От его громоподобных шагов по шатким ступеням дрожал весь дом.

Я слышал удивленные голоса у себя над головой, приглушенные, но ясные вопросы. Шаги пересекли потолок, заставив задребезжать люстру в гостиной. Освальды подумали, что прибыла далласская полиция, чтобы арестовать главу семейства? Или кто-то из агентов ФБР, приходивших к Ли, когда они жили на Мерседес-стрит? Я надеялся, что сердце маленького ублюдка запрыгнуло ему в горло и чуть не удушило.

Раздался громкий стук в дверь на втором этаже, потом веселый голос де Мореншильдта:

— Открывай, Ли! Открывай, язычник!

Дверь открылась. Я надел наушники, но ничего не услышал. Потом, когда уже собрался воспользоваться микрофоном в пластмассовой миске, Ли или Марина включили лампу с установленным в ней «жучком». Он снова заработал, во всяком случае, на какое-то время.

— …для ребенка. — Голос Джин.

— Ой, спасибо! — воскликнула Марина. — Огромное спасибо, Джин, вы так добры!

— Не стой столбом, товарищ, налей нам что-нибудь, — добавил де Мореншильдт. Судя по голосу, он уже пропустил несколько стаканчиков.

— У меня только чай, — раздраженно и полусонно ответил Ли.

— Чай — это хорошо. У меня есть чем его разбавить. — Я буквально увидел, как де Мореншильдт подмигнул.

Марина и Джин перешли на русский. Ли и де Мореншильдт — его тяжелые шаги узнавались безошибочно — двинулись на кухню, где я услышать их не мог. Женщины стояли около лампы, и их голоса полностью заглушали мужские.