При последней фразе я посмотрел на Гоми – он улыбался, как всегда.

План похода Семенова в Забайкалье, конечно, известен и им.

22 июня

Заезжал японский дипломатический представитель господин Ватанабе – всецело придерживается ориентации на ДВР. Не знаю, насколько это искренно, может быть, это просто «так надо».

Иронизирует над Семеновым и считает нереальным «буфер в буфере» – белое Приморье в «демократической» ДВР.

Жалуется на трудность положения и у себя дома – в Японии; учитывает рост оппозиции к военной партии. Полагает необходимым соглашение будущего народного собрания Приморья с Читой.

30 июня

Работа в русско-японской согласительной комиссии налаживается туго. Японцы по тактическим соображениям выжидают и тормозят деловую работу.

«Пока правительство не признано, мы можем говорить и решать только вопросы, касающиеся гуманности».

А с мест идет стон – опять «появились» хунхузы, с которыми и правительство и население, лишенные оружия, бороться бессильны. Тормозятся японцами и другие вопросы, а с ними тормозится и жизнь.

Прибывший из Харбина Б., являющийся сторонником работы одной сплоченной военной группой, заявил: «Я не придаю особого значения общественности, ее всегда можно создать, имея деньги». К сожалению, у Б. нет денег, и он лишен возможности проверить свою теорию.

Меркуловы, как люди практики, успешно ведут борьбу с оставшимися во Владивостоке агентами Семенова, будирующими слух о новом перевороте, – они постепенно упрятывают их в тюрьму.

Вот учреждение, которое не может сокрушить даже революция. Оно меняет название в зависимости от устремлений и искренности власти, но сущность его остается неизменной344.

Поднимается вопрос о возвращении России переданной большевиками Китаю полосы отчуждения КВЖД. Японцы по этому поводу заявили мне: «Это вопрос очень большой, и мы его непременно будем изучать».

Дело безнадежное, так как все вопросы они изучают очень долго.

Вопрос с возвращением захваченных грузов тоже затягивается. Японцы откладывают его до народного собрания345.

2 июля

Р. пишет из Харбина, что отношение ко мне там неблагоприятное: все будто бы из-за злополучной истории на реке Хор, где красными были зверски убиты офицеры, вывезенные из Никольска в апреле 1920 года. Я ни с какой стороны не причастен к этой ужасной бойне, она произошла до моего прихода к власти, и, наоборот, заняв пост управляющего военно-морским ведомством при земском правительстве, я, вместе с А.Н. Кругликовым, бывшим тогда управляющим внутренними делами, поднял это дело, добился назначения особой следственной комиссии. Трупы были разысканы, переданы родственникам. Наиболее нуждающимся сиротам оказана помощь.

Сегодня с большим успехом, при огромном стечении публики, прошло устроенное Демократическим союзом предвыборное собрание. Мне пришлось скрестить оружие с лучшим оратором правых В.Ф. Ивановым. Я использовал некоторые промахи его горячей речи и вопросом – сколько еще столетий они, правые, собираются держать в темноте русский народ? – вызвал бурю оваций в зале. После выступления Иванова по личному вопросу дело едва не закончилось потасовкой его и моих сторонников. Выступали представители всех группировок до коммунистов включительно. Последние, впрочем, под флагом профсоюзов.

7 июля

Крайне обострился вопрос с хунхузами. Область стонет от грабежей и убийств. Через русско-японскую согласительную комиссию я заявил японцам о необходимости пересмотра штатов русской милиции и ее вооружения, писал, что «из прилагаемых в копии документов и обшей схемы хунхузских очагов можно с достаточной наглядностью усмотреть, что размеры деятельности хунхузов становятся переходящими всякий предел терпимости…»

Весьма часто хунхузские очаги были на виду стоянок японских гарнизонов, обязанных, в силу соглашения 29 апреля 1920 года, охранять порядок и спокойствие мирного населения. Но так говорило соглашение, иначе было в действительности.

Хунхузы, видимо, имели основание не особенно стесняться присутствием непрошеных охранителей русского населения… «не ограничиваясь обычными данями и оброками с русского населения, они производили вооруженные набеги, убийства, грабежи, поджоги, насиловали и уводили с собой женщин, причем нередки были случаи насилий и над малолетними детьми…»

Японцы ограничивались отписками, уведомляли о посылке небольших отрядов и определенно тормозили с вопросом о русской милиции. Несомненно, на хунхузах была построена чья-то определенная игра.

21 июля

День открытия народного собрания. Большой наплыв публики. Большинство городская интеллигенция. Налицо все иностранные представители, много японских офицеров. В зале вся власть – правительство и Совет управляющих ведомствами.

Архиерей служит молебен.

Советские эмблемы на стенах зала задрапированы трехцветным флагом.

Меньше всего в зале депутатов, крестьяне еще не прибыли. Кворума нет, между тем правительству во что бы то ни стало надо открыть собрание.

Правительственная фракция, национал-демократы, нарочно рассеялись по всем секторам, чтобы скрыть зияющую пустоту зала.

Я в случайном соседстве с князем Кропоткиным, который, как старейший из депутатов, после прочтения премьером Колесниковым указа об открытии народного собрания, вошел на председательское место и не особенно твердо заявил, что кворум есть, а затем объявил народное собрание открытым.

Кропоткин заметно волнуется. Все время называет народное собрание Государственной думой.

Выбрали секретаря.

На кафедру входит председатель правительства С.Д. Меркулов.

Он бледен, волнуется. Сухая, деловая, но по-своему образная речь не столько к депутатам, сколько к собравшейся публике. Реверанс в сторону армии и союзников, вызвавший аплодисменты зала.

«Тяжелый, ответственный момент переживают честные русские люди… ликуют лишь большевики и коммунисты – эти шипящие языки – голоса сатанинские» – так начиналась речь председателя.

Перечисляя положительные факторы, необходимые для спасения Родины, которые порождают надежду в кажущемся безнадежном положении, Меркулов в первую очередь отмечает «русских людей».

«…Я имею в виду, – говорит он, – всех живущих в России и любящих Россию, без различия племен и наречий…» Второй фактор – геройская армия и третий – союзники.

Отношение правительства к «коммунистической власти, к вопросу о том – вести ли нам активную борьбу с ней или вести борьбу мирную, культурную» оратор определяет так:

«Мы полагаем необходимым по возможности вести мирную борьбу, принять все усилия к тому, чтобы тут, у нас, жизнь устроить неизмеримо лучше, чем там, у них: чтобы они, видя это лучшее, имели самый убедительный факт, во-первых, и, во-вторых, чтобы те, которые в этом уже убедились, почерпали мужество для дальнейшей борьбы…»