— Разговор закончен, — твердо сказал я. — И дальше вы будете беседовать с моей крышей. До свидания!

— У тебя нет больше крыши, — вдруг заговорил молчаливый бухгалтер. — Тебя сдали. Счетчик включен. Деньги через неделю в это же время.

И они вышли из кабинета. Я сделал всего один звонок и выяснил, что меня действительно сдали… Чтобы развязать себе руки, жену с Ксюхой я в тот же день отправил на Майорку. Но очень скоро понял, что сопротивляться бессмысленно: спасти меня могли только деньги, а их-то как раз и не было…

…………………..

«Однажды Игорь показал мне то, что во времена моей литературной молодости называлось «пробой пера» — рассказ-воспоминание «Стерва» о своем бурном романе с роковой секретаршей, — и спросил мое мнение. Я прочитал и ответил, что, конечно, это еще не проза, но в тексте есть удивительно точные приметы, типажи и детали эпохи дикого капитализма. Кроме того, я даже позавидовал, мол, если бы обладал таким знанием механизмов первичного накопления, то обязательно засел бы за новую вещь, вроде горьковского «Фомы Гордеева». «Забирай! — махнул рукой Пьянков. — Я все равно ничего не напишу, а тебе пригодится!» — «Может, в соавторстве?» — засомневался я. «Какое на х… соавторство? Меня в любое время могут отстрелить…»

Забегая вперед скажу, что Пьянкова не отстрелили, хотя и пытались, но бизнес он потерял, отчасти из-за опалы Лужкова, отчасти из-за пагубы, печально соответствующей его фамилии. Кое-что из наброска я оставил в неприкосновенности: имя главной героини, авиационную тематику и «терки с бандюками». Остальное — плод моего творческого сопения. Долго я искал фамилию для главного героя и остановился на Шарманове — так звали моего сверстника, жившего в ста метрах от нашего маргаринового общежития. Повесть имела успех. С тех пор любители современной прозы изумляются, откуда я так хорошо знаю малую авиацию. Кроме того, я давно привык к тому, что после, скажем, автограф-сессии один из читателей задерживается, просит поговорить с ним без свидетелей и, пытливо вглядываясь в мои глаза, спрашивает, откуда мне так подробно известна история его шалопутной секретарши. Среди тех, кто спрашивал, был, между прочим, даже вице-премьер».

…………………..

— Нет, сладенький, сегодня я хочу побыть одна! — могла ответить Катерина и улыбнуться так, что становилось до отчаяния понятно: она принадлежит мне не более, чем весенний сквозняк в комнате. Зная все Катькино тело на ощупь, на запах, на вкус, я мог только догадываться о том, что же на самом деле происходит в ее душе, и поэтому особенно дотошно расспрашивал о том, как она жила до меня, какие у нее были мужики и что она чувствовала с ними.

— Зачем тебе это?

— Я хочу знать о тебе все!

— Все? Ну и забавный же ты, Зайчуган! Когда я читаю Библию, меня всегда смешит слово «познал». «И вошел он к ней, и познал он ее…» Ничего нельзя познать, познавая женщину. Запомни — ничего!

Поначалу мне удалось выведать у нее совсем немного… С отцом у нее были сложные отношения. Тот в свое время настоял, чтобы дочь в девятнадцать лет вышла замуж за сыночка одного мидовского крупняка. Парня ждала блестящая карьера полудипломата-полушпиона. Вместо этого он стал конченым наркоманом — таскает на толкучку остатки барахла, накопленного родителями, покупает дозу и улетает…

— Он тебя любил? — допытывался я.

— Он считал меня своей вещью. А я не могу принадлежать одному мужчине. Мне скучно…

— Это как раз нормально. Я тоже не могу принадлежать одной женщине. Семья — всего лишь боевая единица для успешной борьбы с жизнью. Люди вообще не могут принадлежать друг другу. Моя жена спит с охранником. Ну и что? Это же не повод, чтобы все сломать. Все-таки дети…

— Детей у нас не было. Я не хотела.

— Почему?

— Ребенок делает женщину беззащитной… Послушай, а если я изменю тебе с Толиком, ты меня выгонишь?

— Выгоню.

— Вот и муж меня выгнал. Понимаешь, мне, как назло, нравились не вообще другие мужики, а конкретно его друзья…

— А вот это свинство! — возмутился я.

— Интересно! Переспать с полузнакомым членовредителем можно, а с другом дома, родным почти человеком, нельзя. Я не понимаю… Но если ты против, Зайчуган, я буду изменять тебе только с незнакомыми мужчинами!

— А вообще не изменять ты не можешь?

— Не пробовала…

— Ну ты и стерва!

— Да, я стерва. И со мной надо быть поосторожнее! — предупредила она. — Я очень опасна…

— Чем же?

— Например тем, что ты однажды захочешь на мне жениться…

— А ты этого хочешь?

— Нет, конечно, ведь жена получает от тебя гораздо меньше, чем я. Правда, Зайчуган? — И она с каким-то естественно-научным любопытством заглянула мне в глаза…

…………………..

Летом 1998-го в «Московском комсомольце», «Труде», «Правде» и «Мире новостей» вышли фрагменты «Неба падших»: автор уже привычно проводил в жизнь тактику «легализации» новой вещи через прессу. Впрочем, издания охотно брали фрагменты: так живо, ярко, а главное — актуально в ту пору мало кто писал. Имел место и небывалый для тогдашней прозы прецедент: еженедельник «Собеседник» напечатал повесть в десяти номерах с продолжением. Примерно в это же время «Небо падших» вышло в июльском номере журнала «Смена» у Михаила Кизилова, чуть позднее — в издательстве «Олма-пресс», а потом и в «Роман-газете».

Повесть «Небо падших» одной из первых обозначила в нашей литературе период первоначального накопления капитала, за которым с трепетом наблюдала страна. За одно десятилетие «новые русские» из быковатых дельцов, одетых в малиновые пиджаки, занятых в основном тупым рэкетом, превратились (кто не сложил голову) в брендово упакованных бизнесменов, знающих, куда и сколько «заносить». Поляков посвятит этому феномену не одну вещь и окончательно поставит на теме точку в нулевые, «Грибным царем». Все это время его будет волновать и тема продажной, точнее — «рыночной», любви, но не уличного извода, а любви супружеской, купленной за деньги (рассказ «Красный телефон» и более поздняя повесть «Подземный художник» как раз об этом). В «Небе падших» любовь свела двух равных по своему моральному облику людей, при этом образ героини повести Катерины навевает ощущение дежавю: можно сказать, что Анка-переметчица из «Козленка…» — родная сестра Катерины из «Неба падших»: такая же бесстыжая и жаждущая всех удовольствий мира, только не столь циничная и кровожадная. Впрочем, массовые отстрелы бизнесменов по всей России ее цинизм вполне объясняют.

Давая картину «второго пришествия» капитализма в Россию, показывая характеры этого безумного обогащения, автор погружает читателя и в новую вербальную реальность, воссоздавая новый язык, которым заговорила стремительно капитализирующаяся и криминализирующаяся страна. В этом смысле задачи, вставшие перед писателем, были сродни тем, что решали в свое время Пильняк, Платонов, Бабель, Булгаков, Катаев… Сложность заключалась не в том, чтобы включать в текст живую тогдашнюю речь, а в том, чтобы увязать ее с устоявшимися нормами, закрепленными отечественной словесностью в единое художественное целое. Попытки написать о новой жизни, новых социально-нравственных явлениях, оставаясь в прежней языковой реальности, привели к художественным неудачам, несмотря на актуальный замысел многих авторов-лауреатов. Достаточно вспомнить «Миледи Ротман» Владимира Личутина, «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича, «Все поправимо: Хроники частной жизни» Александра Кабакова, «Андеграунд, или Герой нашего времени» Владимира Маканина, «Недвижимость» Андрея Волоса, «День денег» Алексея Слаповского. Гротескный реалист Поляков явно «переиграл» своих коллег по литературному цеху: ни один из названных романов, выпущенных примерно в то же самое время, не экранизирован, не инсценирован, не расходился такими тиражами, как «Небо падших».