– Святому человеку несёте! Только пусть ест, а то пьёт и не закусывает. Нехорошо! А вы чтобы грамма не пили – рано вам ещё! Узнаю – убью!

Авто обычно возлежал на кушетке, а напротив висела «Лошадиная голова»: уши-карманы вывернуты наизнанку, брючины согнуты в рельефе морды, скорбно пялится жестяной глаз со зрачком «Levis».

Мы не могли понять смысла этого, перешёптываясь, что и мы, мол, можем сделать такое же, а он, подозрительно глядя на нас:

– Чего шепчетесь?.. Хотите украсть?.. Мне не жалко, кра дите, тут и так всё украдено, только пару бутылок вина принесите скорей!.. – потрясал тощей рукой с пустым стаканом. – Бабу рисуешь – влюбись в неё! Пейзаж пишешь – его люби! Чайник рисуешь – чайник люби!

– А как надо – начать рисовать чайник и потом полюбить его или, наоборот, вначале полюбить, а потом рисовать? – дурачились мы, мигая на закоптелый объект спора (кроме чайника, больше никакой утвари в квартире не было – последняя сковородка с написанной на ней яркой глазуньей тоже была прибита к стене).

– О!.. Глупцы!.. Юнцы!.. Сопляки!.. – закрывал Авто глаза ладонью, как от разящего света. – Конечно, вначале полюбить, а потом рисовать!

– Тогда надо всё любить, мы же на уроках рисования всё рисуем! – не сдавались мы.

– Вот всё и любите. Конечно. А как же иначе? – удивлялся он, глядя на нас как на помешанных и тыча длинным пальцем в куски хлеба, кружки колбасы и пустые бутылки. – Всё, всё, всё! Любить – это главное! Христос любил всех! И пил в Кане вино и хлеб ел с бродягами! Вот вино, а вот хлеб! Даже если ты великий Тициан – без любви куска хлеба не напишешь!.. – И он показывал нам большой кукиш, челюсть тряслась, а из бездонных глаз начинали капать слёзы.

Иногда какой-нибудь глупый юнец спрашивал у Авто, почему он сам ничего не рисует. Авто на такие вопросы разъярялся не на шутку, вскакивал на жилистые ноги и вопил, поводя руками:

– Писать?.. Бороться с Богом?.. Я ещё не сошёл с ума!.. Что я могу дать людям такого, чего Бог не даёт?.. У Него и лазури в избытке, и охры полно, и кадмия достаточно!.. А вы, великие мазилы и дудачи!.. – подступался он к углу комнаты, где его ждала его обычная призрачная, нам не видимая компания. – Да кто вы все такие, чтобы с Богом тягаться?.. Посмотрите на себя – пьяницы, убийцы, игроки, психи, маньяки, – вам ли спорить с Богом?.. Ты, Гойя, открыл наши сны, предатель, иуда!.. – Пиналась бутылка, бился стакан. – Ты, Караваджо, был жопником, убийцей и стукачом – как ты смеешь людям на глаза показываться?.. А ты, столетний Тициан, научил нас обходиться без кисточек, писать пальцами – вот краски, вот рука, вот холст, но если в магазине нет красок, то как прикажешь писать, уважаемый батоно Тициан?.. Своим дерьмом?.. В моче разводить, а хером царапать, потому что кистей в продаже тоже давно нет?.. – саркастически повернув ухо к углу комнаты, хитро вопрошал Авто. – А?.. Не завезли большевики краски!.. Нету! Как без красок рисовать, дорогой учитель?..

Не получая ответа, Авто кидался на невидимого Тициана, мы бросались успокаивать его. На шум приходил сосед, добрый Абессалом, говорил:

– Хватит, Авто-джан, мой хороший, не гневи Бога! Вот жена хачапури испекла, поешь, родной, не нервничай!

И Авто сникал, утихал, вползал на лежбище и просил пойти за вином, которое, единственное, примиряло его с несносной жизнью, из которой исчезли кисти, краски, близкие люди, деньги, здоровье, здравый смысл. Мы коротко спорили, кому идти, и младший бежал в магазин, где продавец Гивия кивал головой:

– Знаю, знаю, Авто сердится. Святой человек! – Из отсека холодильника выставлялось вино, сгущёнка или сайра. – Вы его покормите, а то он всё время пьёт и не закусывает!

(Сам Гивия тоже всё время пил, но, в отличие от Авто, хорошо закусывал: у него всегда был налит полный стакан, спрятанный за весами, но головы он никогда не терял, бодро обсчитывая на деревянных счётах встречных-поперечных и не обижаясь, если его в этом уличали: «Э, жизнь такая, что делать?.. У меня пятеро детей, как их кормить?..»)

Когда уже ни у кого не было денег, продавец Гивия давал в долг, но мучил поучениями, чтоб не спаивали Авто, на что мы легкомысленно кивали головами.

Бывало, в мастерской появлялись какие-то пьяницы и бродяги, которым некуда было идти, и Авто пил со всеми, лишь бы было что пить. Рисовать он уже не мог, руки бились, он только иногда складывал предметы в причудливые сочетания и накрывал их пустой рамой: поймает, накроет, полюбуется, переставит, опять поймает, как сачком, – и отпустит. И так целыми днями.

Как-то мы нашли на улице старую красивую раму и притащили её Авто в подарок, помня, что он давно что-то вырезает из газет (которые давал ему сердобольный Абессалом для уборной) и просил принести ему новую раму, лист картона и клей.

Получив всё, он заботливо всадил лист картона в раму, вытащил из тумбочки свои вырезки и, разбросав их быстрыми движениями по картону, тут же закрепил клеем. Это были снимки наших начальников из партии и правительства. «ВОРЫ В РАМКЕ»[20] – твёрдо написал он углём на картоне.

Абессалом, принесший ему в это время харчо, возопил:

– Совсем спятил?.. Чему детей учишь?.. Забыл, как КГБ сюда приходил и тебя избил?.. Все знают, что они – главные воры, но никто не болтает об этом вслух, да ещё при детях. Что говоришь, что пишешь? В тюрьму захотел?..

На что Авто захохотал:

– Разве мы не в тюрьме?.. Жизнь – тюрьма, что же ещё?.. Тюрьма, где один лучик надежды – на быструю смерть! Раз – и всё!

– Хорошо, хорошо, и в тюрьме надо кушать, ешь, суп остынет! – начал уговаривать его Абессалом, усаживая за шаткий стол, а сам под шумок забирая у него злополучный коллаж. – Ешь, мой хороший, ешь, пока харчо горячее! – со слезами помогал он ему овладеть трясущейся ложкой.

– Да, да, горячее харчо – это хорошо, – согласился Авто, как всегда смирённый логикой жизни, и стал ошарашенно осматривать ложку, словно видел её впервые.

Но даже усаженный за стол, с газетным листом за майкой, похожий на морщинистого привереду-пионера, не желающего есть, он не отпускал от себя свою пустую рамку-сачок, время от времени накрывая ею что-нибудь: вот поймал грязную рюмку, полюбовался. Накрыл солонку, посмотрел. Одел на бутылку, потом приложил к сдвоенным