Ксения Михайловна работала довольно долго в Хабаровском спецотделении ТАСС на должности референта английского языка. На пенсию она ушла только в пятьдесят шестом году, имела медали «За победу над Японией», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Давала частные уроки – английский, французский, немецкий, музыка. Много помогала детям своим – курсировала из Хабаровска в Прокопьевск, где тогда жила Юля, позже ездила к ней же в Ленинград, на Алтай к Ксене и на Урал – к Саше.

…Мы долго смотрели те старые фотоснимки. Как странно мне было видеть лица героев моего детства! Ксения Михайловна уже совсем старенькая, седая, на всех фотоснимках она прячет руки. Лицо измождённое, уставшее, а волосы, пусть седые, всё равно вьются! Юля действительно красавица – тонкое, одухотворенное лицо. Ксения-младшая хорошенькая, но взгляд на всех фото печальный, как если бы она предвидела свою раннюю смерть.

– А про Мишу вы что-нибудь знаете? – спросила я тётю Зину. – Миша был старший брат Андрея, он сильно заболел в Ленинграде.

– Да, я помню, мне говорила крёстная. Мишу перевезли потом в лечебницу на Урале, там он и умер. Уже очень немолодым человеком. В лечебнице его все любили. Миша имел одну странность – не переносил звуки музыки. Саша навещал его, привозил конфеты в коробках. Миша любил именно конфеты в коробках, других не признавал. Ксения Михайловна взяла с Саши слово, что он не оставит брата, но сдержал ли тот слово, я сказать не могу. Мы с Сашей не были так уж близки. Он учился здесь, в Хабаровске, в пединституте. Приехал после войны, потому что не ужился со своим отцом. А потом вернулся в Свердловск. Старшего сына назвал Андреем, старшую дочь – Юлией. Потом уже появились Константин и Анна. Писательница. Я вам дам её телефон, вы ей обязательно позвоните. А дальше уже сами решите, как верно поступить. Я уверена, что вы сделаете всё правильно.

Я была благодарна тёте Зине за то, что она не стала меня упрекать в самозванстве. И, расчувствовавшись, спросила, сможет ли она показать мне могилу Ксении Михайловны. Мы улетаем завтра вечером, так, может, получится съездить утром или днём? Спросила – и зажмурилась, опасаясь получить в ответ гневную отповедь, но тётя Зина всплеснула руками:

– А ведь завтра как раз её день рождения!

Хабаровск, октябрь 2018 г.

С утра мы собрали вещи. Княжна была в духе, вчерашней печали след простыл. Я знала это её настроение – оно предвещало скорый запой. Лишь бы продержалась до дома! Ира несколько раз просилась на улицу, чтобы нарвать маме каких-то листьев для гербария, но я её не пустила. Знаю я эти листья.

– Ничего ты не знаешь, – сердилась Княжна. – Тётя Вера любит необычные деревья, а у нас таких не растёт.

– Тётя Вера скоро поедет в Сочи.

– То Сочи, а то Хабаровск.

Я предложила пойти за листьями вместе, и Княжна тут же потеряла к этой затее всякий интерес. В мыслях она уже была в Ревде или Каменске, среди соратников и утешителей. И злилась, что я увезла её в Хабаровск.

– Дурацкая поездка, – ворчала Ира, переключая каналы телевизора. – Дурацкий город. Только река нормальная.

Я понимала, что с ней происходит, и не обижалась. Прошло ровно столько времени, чтобы отравленный постоянными алкогольными вливаниями организм потребовал новой дозы уже не тихо, а во весь голос. Но только не здесь. Я, конечно, рисковала, взяв её с собой. Размякла. Хотела поблагодарить за чудесное финансовое исцеление. Послушала Владу – нашла кого слушать!

– Продержись, пожалуйста, до завтра, – попросила я.

Ира кивнула, и я видела, чего ей стоил этот кивок. Только за утро она уже высадила полпачки сигарет – к счастью, в апартаментах разрешалось курить на балконе.

Сумки свои мы собирались оставить в квартире тёти Зины. Она, уже одетая, подкрашенная, аккуратно причёсанная, ждала в прихожей. Скользнула взглядом по измученному личику Таракановой, спросила: может, дать таблетку аспирина? Ира отказалась вежливо (для Иры), а тётя Зина поджала губы: она была уж слишком наблюдательной и чувствовала недосказанность, висевшую в воздухе, как топор в курилке. Но не стала ни о чём спрашивать.

Приехал Боря. Он и взрослый был спокойный, как Конфуций, – ничему не удивлялся. Гости так гости, кладбище так кладбище. Сумки нам было велено взять с собой, так как Центральное кладбище находится по дороге в аэропорт и Боре будет нетрудно нас подвезти.

Мы ехали по уже знакомой улице Карла Маркса, Ира впереди, а мы с тётей Зиной на заднем сиденье. Тётя Зина рассказывала про Ксению Михайловну, как та учила её английскому языку, не подозревая, что это станет профессией и призванием девочки (вот и я стала учить французский только благодаря Ксеничке!).

– Зинаида Петровна, а вы помните, когда в первый раз увидели Ксению Михайловну?

– Они были с Ксеней дома, когда крёстная привезла меня. Это был сорок четвёртый год. Тогда мы все жили в одной комнате – я, крёстная, Ксения Михайловна и Ксеня. И когда у взрослых возникали какие-то серьёзные разговоры, если им нужно было что-то обсудить, они стояли у окна и говорили очень тихо, не вмешивая в эти свои проблемы ни меня, ни Ксеню. У крёстной к Ксении Михайловне было особенно трепетное отношение. Она потом долго болела, но, когда ещё могла говорить, сказала: «Меня похоронишь рядом с Ксенией Михайловной». Я думала, не получится: это ведь Центральное кладбище, у нас в городе его называют «Третий Хабаровск». Полмиллиона людей там лежит, сейчас уже только подхоранивают. И место было у Ксении Михайловны такое маленькое, меньше, чем кухня наша, ещё и дерево рядом – монгольский дуб, как на Хехцире…

Крёстная умерла в девяносто третьем году, тогда не было такой техники, как сейчас. Я сначала собиралась в могилу Ксении Михайловны поставить крёстнин гроб. А когда пришла на кладбище, то мужики-рабочие мне сказали, что смогут вырыть рядом. Дубок упирается теперь в угол оградки, а крёстная и Ксения Михайловна лежат вместе…

– Дети приезжали на похороны?

– Были все трое – Юля, Саша, Ксеня. Но мы далеко, к нам не наездишься.

Тем временем добрались до кладбища. Найти здесь Ксеничкину могилу без чужой помощи было бы невозможно: Центральное кладбище – это целый город мёртвых. С отдельными районами – могилы японских военнопленных, мусульманские захоронения, часовня жертв массовых репрессий… Деревьев, как всегда в России, изобилие, это вам не лысые протестантские кладбища. Моя мама, наверное, с ходу бы определила, где здесь бук, а где амурский бархат, но для меня это были просто деревья.

Тараканова, как всегда на кладбище, стала деловитой: купила на входе пару пластмассовых гвоздик и две живые хризантемы, с важным видом перекрестилась на купол часовни, а когда мы вышли к могилам, действительно ухоженным, не заросшим травой, попросила у тёти Зины тряпку. Втроём мы быстро справились – убрали присохшие листья, протёрли фотографии на памятниках. У Ксении могильный камень был выше: тяжёлый, отёсанный, у Кати – меньше, но тоже массивный. Солировала в уборке Ира. В конце она положила на каждую могилу живой и пластиковый цветок, и тётя Зина глянула с одобрением: