– У кого воровать-то? У колхоза? У государства этого вонючего? Да оно из народа все соки вытянуло, у него украсть – на том свете зачтется! – Федька даже плюнул с досады.

Тетка Соня поднялась с табурета, подошла к Коле, погладила его по голове и заговорила – виновато и горестно:

– Сынок… Колюшка… Это ж комбикорм, его не купишь, да и не на что. А у нас корова никак не раздоится, ты же знаешь… Нехорошо, ясное дело, нехорошо, а жить-то нам надо?

– Я не пойду, – еще раз сказал Коля.

Тетка Соня опустила руку, которой Колю по голове гладила, и, не зная, что еще говорить и что делать, вернулась к своему табурету и тяжело на него опустилась.

– Ты! Щенок! – заорал Федька и подскочил к Коле: – Тебя поймают – ничего не будет, а меня поймают – срок намотают! Да ты не будешь воровать, ты будешь только на шухере стоять, понял?

Коля не отвечал, но было понятно, что ответ его прежний.

Федька отошел от брата, сдерживая себя, и обратился к матери:

– Во, мам! Я тебе говорю – мы с этим мусульманином еще нахлебаемся!

– Ничего, я с тобой пойду, – решила тетка Соня и поднялась.

– Да куда ты пойдешь! – заорал Федька. – Ты по двору еле ползаешь!

– Ничего, докултыхаю. – Тетка Соня уже надевала свой рабочий грязный халат.

И тогда Федька снова подскочил к Коле, поднес к его носу свой здоровенный костяной кулачище с вытатуированными на пальцах четырьмя перстнями и спросил:

– Говори последний раз – пойдешь или нет? – Он даже захрипел от злости, и глаза его побелели.

Коля опустил голову и последний раз сказал:

– Нет.

Федька взвыл, развернулся на пятке и, не зная, куда деть скопившуюся в кулаке злость, врезал по дверному косяку так, что дом зашатался.

Такой вот выдался денек… Лучше бы его и не было.

II

На другой день тетка Соня заставила Колю поехать в военкомат за медалью. «А то, – сказала она, – кому другому отдадут». О вчерашнем не вспоминала и Федьке наказала забыть.

Федька мать послушался и даже дал Коле свой велосипед доехать до города, так как была среда – у автобуса выходной. Правда, прежде Федька долго мурыжил брата: мол, нельзя оставлять велосипед без присмотра, потому что кругом воры, а если кто спросит, где он этот велосипед взял, послать того подальше.

Коля терпеливо слушал и на периодически повторяемый Федькин вопрос: «Понял?» отвечал: «Понял».

У въезда в город Коля помолился в редкой березовой рощице. Он не обратил внимания на то, что встретившиеся ему на полпути красные «жигули», пропустив его, остановились и, чуть погодя, поехали за ним следом. А когда он молился в роще, машина встала на дороге, и этого Коля тоже не заметил.

Он въехал в пустынный двор военкомата, оставил велосипед у входа и вошел в полутемное прохладное помещение, пахнущее бумагой и гуталином. Было тихо и пусто. Коля нерешительно подергал ручки дверей, постоял в задумчивости и, облегченно вздохнув, направился к выходу, как вдруг услышал из‑за ближайшей к нему двери глухой грубый голос:

– Кто?

Коля даже вздрогнул.

– Кто?! – громче и грубее потребовал ответа тот же голос.

– Я… – отозвался Коля.

Видимо, этого человеку за дверью было достаточно – в замке заскрежетал ключ, и дверь распахнулась. В проеме стоял, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной, военком.

– Здравствуйте, – сказал Коля и сделал попытку улыбнуться.

Военком промолчал в ответ, сделав два шага в глубь кабинета и тем самым приглашая Колю войти.

А меж тем во дворе военкомата разыгрывался спектакль одного актера, который считал, что зрителей у него нет. Щуплый белобрысый подросток увидел с улицы стоящий у дверей военкомата велосипед, глянул по сторонам, подошел к велосипеду ленивой походкой, потрогал рукой – проверил, хорошо ли накачаны шины, нехотя взобрался на сиденье и медленно поехал своей дорогой. Он не оглядывался и потому не видел, что красный жигуль, в котором сидел за рулем мужчина в кожаной куртке и черных очках, двинулся за ним следом.

Коля вошел и остановился посредине. Кабинет был большим и полутемным из‑за зашторенных окон.

Широко шагая, военком подошел к окну, отдернул занавеску и замер, стоя у окна и сцепив за спиной руки. Шли минуты. Где-то пробили двенадцать часы, где-то пропикало радио и стали передавать последние известия.

Коля переступил с ноги на ногу. Ему очень хотелось уйти. Военком продолжал стоять, как изваяние. Коля громко вздохнул, решившись, и, пробормотав: «До свидания», двинулся к двери.

– Стоять! – хрипло скомандовал военком, и Коля остановился. Военком развернулся, широко шагая, подошел к высокому металлическому шкафу, вытащил из глубокого кармана галифе гремящую связку ключей, открыл его, достал маленькую картонную коробочку и удостоверение, проверил, на месте ли медаль, раскрыл удостоверение и прочитал глухим, неожиданно взволнованным голосом:

– Иванов… Николай… Григорьевич…

После этого он отдал Коле награду и крепко, до боли пожал руку.

Коля увидел вблизи глаза военкома. Они были красными, как у кролика, и страдающими. Только теперь Коля понял, что военком пьян.

А тот решительно подошел к своему столу, наклонился и поставил ополовиненную бутылку водки и стаканы, сначала один, потом другой.

– Надо обмыть, – объяснил он серьезно, очень серьезно, разливая поровну водку в стаканы.

– Я не пью, – сказал Коля.

Военком понимающе кивнул и, сильно сморщившись от какой-то подступившей внутренней своей боли, попросил:

– Тогда посиди просто.

Коля подошел и сел на стул напротив.

Военком вылил содержимое одного стакана в другой, осторожно, чтобы не пролить, поднес его к губам и выпил до дна – медленно и мучительно.

Несколько секунд он сидел неподвижно, не дыша и зажмурившись, после чего громко вздохнул, открыл глаза и внимательно посмотрел на Колю.

– Ну что? – заговорил он, хмуря лоб. – Как дальше жить будем? Я спрашиваю! – перешел он вдруг на крик.

Он ждал ответа, требовал его.

Коля нерешительно пожал плечами.

– Не знаешь? – зашептал военком, подавшись через стол к Коле. – Ну вот и я не знаю… – Он усмехнулся, склонил голову набок и заговорил вдруг неожиданно доверительно: – А помнишь, помнишь, как мы на параде шли? По Красной площади… Ты не шел, а я шел… «Здравствуйте, товарищи артиллеристы!» – «Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!» – «Поздравляю вас с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!» – «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!» Вся планета, вся планета замирала, когда мы «ура» кричали…