Она сверлит его холодным взглядом и рывком выдергивает ремень сумки у него из руки:

— Да вы хоть когда-нибудь слушали, что я вам говорила?

— Ах, извините, — насмешливо говорит Говард. — Удачи вам с шестиклассниками. Не сомневаюсь, им будет очень интересно послушать о вашей работе, обо всех этих милых штучках, которые вы придумываете, чтобы делать богатых стариков чуть богаче.

Она делает шаг в сторону, некоторое время смотрит на него.

— Намного богаче, — говорит она без всякого выражения. — Мне платят за то, чтобы я делала их намного богаче.

С этими словами она поворачивается и идет к дверям школы, заходит внутрь. Говард провожает ее взглядом; а потом, уже сделав шаг к своей машине, он случайно поднимает глаза и видит, что к окну на верхнем этаже здания прилипла кучка его учеников из второго класса: на него внимательно смотрят Муни, Хоуи, Спроук, Ван Дорен, — и ощущение собственной победы мгновенно и бесповоротно сменяется разрушительным чувством поражения. Он вяло машет им рукой и садится в машину, не удосужившись поглядеть, помашут ли они ему в ответ.

Но прошлое еще не до конца разделалось с ним. В тот же вечер Говард, сидя перед телевизором и потягивая уже четвертую порцию пива (дополнительный плюс ситуации, когда назавтра не нужно идти на работу), смотрит выпуск новостей, как вдруг понимает, что видит изображение своего собственного дома. Он появляется в окружении соседних домов: вереница треугольников, тянущихся слегка под углом по гребню холма, прорисовывается силуэтом за пышной шевелюрой репортера.

Говард вздрагивает; а потом, с жутковатым предчувствием, что сейчас узнает нечто страшное, которое, наверное, преследует всех, кто живет в телевизионную эру, он подается вперед и делает звук громче.

В репортаже рассказывается о новом Научном парке. Похоже, в ходе раскопок инженеры наткнулись на какую-то доисторическую крепость. Однако, выполняя распоряжения начальства строительной компании, они держали язык за зубами и продолжали работать, и все эти древние укрепления просто-напросто снесли бы бульдозером, если бы один рабочий, турок, недовольный тем, что ему четыре недели подряд не платили сверхурочные, не выдал секрет.

— Археологи уже называют это “находкой бесценной значимости”, — сообщает репортер. — Мы ознакомили с их мнением директора по связям с общественностью данного строительного проекта Гвидо Ламанша.

— Не может быть! — вырывается у Говарда.

Но это действительно он: Гвидо Ламанш, зловредный пердун и любитель раздавать всем пинки под зад, чемпион по поеданию пончиков, пионер прыжков с банджи в Ирландии, — в отлично сшитом костюме, он рассказывает с экрана о том, что, на его взгляд, комментаторы только подогревают интерес, а света не проливают.

— “Находка бесценной значимости”, — напоминает ему репортер.

Гвидо издает снисходительный, слегка игривый смешок. Возраст его только красит: он стал гораздо стройнее, отлично выглядит и говорит с несгибаемой уверенностью человека, который привык придавать миру нужную форму.

— Знаете, Киаран, дело в том, что в такой стране, как Ирландия, невозможно построить даже песочный замок, чтобы при этом не наткнуться на какую-нибудь находку бесценной значимости. Если бы мы решили окружать музейной оградой все без исключения исторические находки, обнаруженные подобным образом, то не осталось бы ни одного не огороженного клочка и нам просто негде было бы жить.

— Значит, вы считаете, что крепость нужно снести бульдозером, — говорит репортер.

— Я считаю, что мы должны прежде всего определиться с приоритетами. Потому что то, что мы строим здесь, — это не просто Научный парк. Это экономическое будущее нашей страны. Это новые рабочие места и безопасность наших детей и внуков. Неужели мы в самом деле должны поставить на первое место эти развалины, которым три тысячи лет, а не будущее наших детей?

— А как же быть с теми, кто утверждает, что эти “развалины” дают нам уникальную возможность прикоснуться к самым истокам нашей культуры?

— Что ж, давайте попробуем иначе поставить вопрос. Так сказать, вывернуть этот вопрос наизнанку: как вы полагаете, те люди, которые жили три тысячи лет назад, прекратили бы строительство своей крепости, чтобы только сохранить развалины нашего Научного парка? Разумеется, нет. Им хотелось двигаться вперед. Единственная причина, по которой у нас есть сегодняшняя цивилизация — единственная причина, по которой мы с вами находимся здесь, — заключается в том, что люди всегда двигались вперед, вместо того чтобы оглядываться назад. В прошлом все хотели попасть в будущее — точно так же, как сегодня все, кто живет в третьем мире, хотят попасть в первый. И будь у них выбор, они бы в два счета поменялись с нами местами!

— Двигаться дальше! — Говард хлопает в ладоши, как будто следит за скачками; но тут вырубается электричество, и он остается со своим пивом в кромешной темноте.

Двигаться дальше! После того рокового прыжка с банджи Гвидо перевели в частную школу на Барбадосе, и его с тех пор никто больше не видел. Но это мало что поменяло: по мнению всей школы, виноват во всем был Говард. Трусость — непростительный грех для сибрукского мальчишки. Большинство людей по своей доброте не говорили ему этого в лицо, но он сам понимал это каждую секунду и с тех пор жил с этим каждый день, каждую ночь.

А вот Гвидо не жил с этим. Гвидо двигался дальше. Он не позволил какому-то мимолетному эпизоду определить всю дальнейшую траекторию своей жизни. Для Гвидо прошлое, как какая-нибудь страна третьего мира, было всего лишь очередным ресурсом эксплуатации, которым можно воспользоваться, а когда придет время, можно спокойно бросить; вот потому-то цивилизацию создают люди вроде него и Автоматора, а не вроде Говарда, который так и не уразумел, от каких историй следует избавляться, а в какие нужно верить (если только вообще нужно).

Он все еще смеется (или плачет?), когда вдруг звонит телефон. Он не сразу находит его в хаосе воцарившегося мрака, но тот, кто звонит, настойчив. Говард слышит в трубке неприветливый мужской голос, владелец которого явно очень юн:

— Мистер Фаллон?

— Кто говорит?

Вслед за осторожной паузой невидимка отвечает:

— Это Рупрехт. Рупрехт Ван Дорен.

— Рупрехт? — Говарду вдруг кажется, что все сейчас закачается и разобьется на куски. — А откуда у тебя мой номер телефона?

Раздается какой-то скребущий звук, будто где-то в кустах дерутся грызуны, а потом Рупрехт произносит:

— Мне нужно поговорить с вами.

— Сейчас?

— Это важно. Можно я к вам заеду?

Говард окидывает взглядом свой окутанный полутьмой разоренный интерьер:

— Нет, нет… Здесь, пожалуй, неудобно.

— Хорошо, тогда давайте в пончиковой “У Эда” через полчаса.

— “У Эда”?