– Спасибо. Вы новенький?

Я кивнул.

– Да, сорок три дня не принимаю.

– Мои поздравления. Срок немалый. Вы должны собою гордиться. – Он остановился, наклонил голову и хорошенько в меня всмотрелся. – Знаете, у вас знакомое лицо. Как, вы сказали, вас зовут?

Начинается! Чертовы журналюги – никуда от них не деться! Фред Флинстоун наверняка видел мою фотографию в газете и теперь будет меня осуждать. Самое время поменять тему.

– Меня зовут Джордан, и я хочу рассказать вам одну смешную историю, Джордж: я как-то сидел у себя дома в Олд-Бруквилле, было три часа утра… – И я подробно рассказал ему про телевизор и бронзовую статуэтку, но он только улыбнулся.

– Вы тоже?! Как и тысячи других!! Компания «Сони» должна бы платить мне по доллару за каждый телевизор, разбитый алкоголиком или наркоманом, увидевшим мою рекламу. – Он еще раз усмехнулся, а затем недоверчиво спросил:

– Вы из Олд-Бруквилла? Чертовски неплохой район. С родителями живете?

– Нет, – улыбнулся я. – У меня самого двое детей. Знаете, та реклама была уж очень…

Он снова прервал меня.

– А сюда на День поминовения приехали?

Боже! Он, кажется, перехватывает инициативу!

– Нет, я здесь живу. Так вот, ваша реклама…

– Живете, вот как? И где же? – опять перебил Фред. В голосе его звучало удивление.

Я безнадежно вздохнул.

– На Мидоу-Лейн.

Он прищурился.

– Вы живете на Мидоу-Лейн? В самом деле?

Я медленно кивнул.

Фред Флинстоун ухмыльнулся. Видимо, картина прояснялась.

– Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Я не говорил. Белфорт. Слышали о таком?

– Да, – ответил он, ухмыльнувшись, – слышал. Пару сотен миллионов раз. Вы тот парнишка, который основал… э-э-э… как ее там… «Стрэтман»? Или что-то вроде того…

– «Стрэттон-Окмонт», – сказал я бесцветным голосом.

– Да! Точно. «Стрэттон-Окмонт»! Святый Боже! Вы выглядите лет на восемнадцать! Как такой пацан мог создавать вокруг себя столько шума?

Я пожал плечами.

– Наркота и не такое может, разве нет?

Он кивнул.

– Ну, в общем, вы, засранцы, нагрели меня однажды штук на сто на каких-то долбаных акциях. Я сейчас даже название их вспомнить не смогу.

Вот беда!Сейчас Джордж как прихлопнет меня одной своей огромной лапищей-рукавицей! Я уже собрался предложить ему вернуть деньги – вот только сбегаю домой и достану их из сейфа.

– Я уже давно не занимаюсь делами «Стрэттон», но буду чрезвычайно счастлив…

Он меня снова перебил.

– Слушайте, правда, очень приятно с вами побеседовать, но мне нужно срочно ехать домой. Жду важного звонка…

– О, простите. Не хотел вас задерживать. Я приду на следующей неделе; может, тогда поговорим.

– А вы что – тоже куда-нибудь спешите?

– Не особенно… А что?

Он улыбнулся.

– Собирался пригласить вас выпить кофе. Мой дом всего через квартал от вашего.

Я вскинул брови.

– Вы не сердитесь на меня за свои сто штук?

– Что такое сто тысяч баксов для таких двух старых пьянчуг, как мы с вами, не так ли? К тому же мне как раз был нужен был налоговый вычет… – Он улыбнулся, положил руку мне на плечо, и мы направились к двери. – Я ожидал, что вы скоро появитесь. О вас рассказывают совершенно дикие истории. Хорошо, что вы добрались сюда, пока не стало слишком поздно.

Я кивнул в знак согласия, и Джордж добавил:

– Но я вас приглашаю к себе домой только с одним условием.

– С каким же?

– Хочу узнать, правда ли вы потопили свою яхту ради страховки, – и он выжидательно уставился на меня.

– Идемте, расскажу по пути! – улыбнулся я.

Вот так вечером в пятницу я ушел с собрания анонимных алкоголиков вместе с человеком, который окажет мне такую поддержку, – с Джорджем Би.

Джордж жил на Саут-Мейн-стрит, одной из лучших улиц Саутхэмптона. С точки зрения цен на недвижимость она была чуть демократичнее, чем моя Мидоу-Лейн, но все равно самый дешевый дом на Саут-Мейн обошелся бы в три миллиона долларов. Мы уселись друг напротив друга за очень дорогой стол из выбеленного дуба посреди кухни, оформленной во французском сельском стиле.

Я как раз объяснял Джорджу, что планирую убить Денниса Мэйнарда, как только закончу программу «девяносто на девяносто». Я решил, что Джордж самый подходящий человек для подобного признания, после того как он коротко рассказал мне про судебного пристава, который принес ему какую-то повестку. Когда Джордж отказался открыть дверь, пристав выудил молоток и принялся прибивать повестку гвоздями к входной двери из полированного вручную красного дерева. Джордж подошел к двери, дождался, когда пристав занесет руку с молотком, быстро распахнул дверь, дал приставу в глаз и снова захлопнул дверь. Все было проделано так стремительно, что пристав даже не успел увидеть, кто его ударил, и Джорджу так и не предъявили никаких обвинений.

– …И мне просто отвратительно, – говорил я, – что этот ублюдок называет себя профессионалом. Ладно еще, что он посоветовал моей жене не навещать меня, пока я буквально гнил в психушке, – хотя за одно это уже следовало бы переломать ему ноги. Но приглашать ее в кино, чтобы попытаться потом затащить в постель… это уже наверняка достойно смертной казни! – я в ярости тряхнул головой и глубоко вздохнул, радуясь, что наконец могу с кем-то поделиться.

Джордж в целом был согласен с приговором. Да, негодяй заслуживает смерти. Поэтому следующие несколько минут мы посвятили тому, чтобы выбрать наилучший способ казни. Сначала обсудили мою идею отрезать ему яйца при помощи гидравлического болтореза. Но Джордж сказал, что, по его мнению, это будет недостаточно болезненно, потому что засранец потеряет сознание от шока еще раньше, чем его яйца упадут на пол, и к тому же истечет кровью за какие-нибудь секунды. Поэтому мы перешли к различным способам сожжения заживо – Джорджу нравилось, что это очень болезненно, но тут возникала проблема побочного ущерба, потому что в процессе казни может сгореть весь дом целиком. Потом мы обсудили удушение угарным газом, но решили, что это уж очень легкая смерть, а затем слегка поспорили о плюсах и минусах различных ядов, однако это нам показалось слишком старомодным. Может быть, инсценировка ограбления, обернувшегося убийством? Дать какому-нибудь торчку пять баксов, чтобы тот подстерег мерзавца и всадил ему в брюхо ржавый нож? Джордж объяснил, что если рана окажется прямо над печенью, то Мейнард будет умирать медленно и крайне болезненно.

В этот волнующий момент я услышал, как в прихожей распахнулась дверь и женский голос крикнул: