управлении ими. В России большинство крестьян не проявляло желания чередовать культуры или вводить новые методы обработки земли, особенно на тех полях, где они работали без непосредственного контроля со стороны помещика. При этом вполне обоснованные опасения крестьян лишь укрепляли в сознании помещиков образ крепостных как отсталых, примитивных существ, нуждающихся в присмотре со стороны хозяина. Многие крестьяне находились на грани выживания, неурожай означал голод, и они предпочитали хорошо проверенные способы хозяйствования. Кроме того, у крепостных не было особых стимулов добиваться увеличения производительности, которое шло на пользу одному помещику. Недоверие к новшествам было не только разновидностью сопротивления, но и залогом самосохранения.

Физическое и культурное расстояние, разделявшее помещиков и крепостных, могло уменьшить непосредственную нагрузку на последних, но дворяне как представители своего сословия нуждались в доходе, получаемом за счет крестьянского труда. Необходимость вести образ жизни, близкий к европейскому, – платить за одежду, образование, дом и его обстановку, путешествия, развлечения, проявлять щедрость по отношению к нижестоящим и равным себе – часто оказывалась разорительной для среднепоместного и мелкопоместного дворянства. Аркадиус Кэхэн прямо связывает «затраты на западный стиль жизни», которые несли дворяне в XVIII веке, с увеличением площади принадлежавших им земель и более интенсивной эксплуатацией крестьян, а также задействованием крепостных в мануфактурном производстве.

В этом столетии дворяне сполна использовали достигнутое ими политическое господство, чтобы законодательно закрепить свой контроль над экономикой, в том числе над крепостными. Первоначально подушная подать собиралась крестьянской общиной, но закон 1731 года прямо возлагал эту обязанность на помещика. Как отмечает Пол Бушкович, прибегнув к такому непрямому способа сбора подати, государство лишилось потенциального дохода, но обрело верного союзника в лице дворянства. Помещики и общины руководили рекрутским набором на местах; в 1727 году крепостным запретили добровольно поступать на армейскую службу без согласия хозяина – так исчезла еще одна возможность уйти из деревни. Помещики получили больше контроля над личной жизнью крестьян: с 1754 года они имели право требовать возмещения, если женщина-крепостная выходила замуж за пределами поместья. Законы давали помещику право карать крестьян за мелкие проступки (1736), ссылать крепостных на каторжные работы в Сибирь (1760) и на адмиралтейские верфи (1765). Некоторые землевладельцы присваивали себе дополнительные права, расследуя уголовные дела в своих имениях и назначая наказания по ним, хотя закон требовал передавать их в суд. Иногда помещики освобождали старых и больных крестьян – это было явно циничным жестом. Помещики могли избавлять своих любимцев от рекрутского набора. К концу XVIII века крепостные, согласно закону, не имели права брать ссуды, нанимать работников, вступать в какие бы то ни было договорные отношения без согласия хозяина.

Особенно тяжело на крестьянах сказывалось то, что со временем помещики все больше игнорировали запрет покупать и продавать крепостных без земли или отдельно от семьи. Петр I осудил эту практику, что подтверждали и последующие законы (1721, 1771). Но все же она распространялась – отчасти потому, что другие установления и обычаи неявно поощряли ее. В 1714 году Петр I приравнял поместье к вотчине (военные и чиновники одновременно с этим начали получать жалованье). Отныне землевладельцы стали уверенно считать крестьян своей наследственной собственностью и переселять их из одного имения в другое. Издавались законы, разрешавшие откупаться от рекрутской повинности, выставляя вместо себя другого человека, и устанавливавшие соответствующие ставки (1717, 1720, 1747), что косвенным образом побуждало помещиков разделять крестьянские семьи. Торговля крепостными достигла наибольшего размаха при Екатерине II. Помещики продавали и закладывали крепостных, отдавали их в качестве приданого, без земли и даже по отдельности, покупали крестьян без земли, чтобы те выполняли полевые работы, прислуживали по дому, занимались ремеслом, участвовали в театральных представлениях, оказывали сексуальные услуги. К примеру, у Дугласа Смита можно найти снабженный едкими комментариями рассказ о любовной связи сказочно богатого графа Николая Петровича Шереметева с оперной певицей из крепостного театра его семейства – Прасковьей Ковалевой, которой Шереметевы дали фамилию Жемчугова (все остальные певцы и актеры театра, по прихоти графа Петра Шереметева, также носили фамилии, образованные от названий драгоценных камней). Впоследствии они вступили в брак, но не следует забывать, что Жемчугова была собственностью Шереметевых и, следовательно, в основе их связи изначально лежало принуждение.

В это столетие вышло немало указов, предостерегавших от жестокого обращения с крепостными. Уложение 1649 года и закон от 1734 года постановляли, что хозяева крепостных и холопов обязаны оказывать им помощь во время голода и других бедствий, но контроль над исполнением этих распоряжений не был жестким. Государство никак не вмешивалось в обращение с крепостными в ходе их переселения. Петр I осуждал излишнюю жестокость помещиков, Екатерина II немало писала о дурном обращении с крепостными в главе 12 своего «Наказа» (1767), но за все ее 34-летнее царствование лишь несколько дворян подверглись наказанию за это. Некоторые указы 1770-х годов проникнуты идеями Просвещения: в 1773 году помещикам запретили наказывать крепостных кнутом за мелкие кражи, а реформа 1775 года предусматривала переход к государству земель тех, кто жестоко обращается с крестьянами. Особый интерес к положению крестьянства проявлял Павел I, настаивавший, что помещики должны создавать запасы зерна для крестьян на случай голода, в 1797 году запретивший продавать с молотка крестьян и дворовых людей без земли, а в 1798 году – крестьян на Украине. В декабре 1797 года были прощены недоимки по подушной подати. Павел также установил максимальную продолжительность барщины в три дня еженедельно. Кроме того, при коронации он велел крепостным приносить присягу наравне с остальными подданными.

И все же в распоряжении помещичьих крестьян почти не было средств правовой защиты. Многочисленные указы, издававшиеся с 1649 года и до конца XVIII века, запрещали направлять челобитные непосредственно монарху – для этого существовали соответствующие суды. В 1767 году крестьянам запретили подавать жалобы на господ под страхом телесного наказания и ссылки. Если же такую жалобу удавалось подать, местные власти не давали ей хода. К примеру, в 1720-е годы арзамасский дворянин Андрей Лопатин был обвинен в убийстве десяти своих крестьян и приговорен к смертной казни, но в примечательном деле Андрея Никифорова (1710-е годы), проживавшего вблизи Шацка, крестьяне несколько раз подавали челобитные, прежде чем местные чиновники обратили внимание на их жалобы. Никифорова признали виновным в убийстве нескольких крепостных, но ему удалось затягивать дело в течение 30 лет, пока он не скончался в преклонном возрасте. Самым же громким стало дело Дарьи Салтыковой, которую суд признал виновной (1768) в убийстве 38 крепостных и замешанной в смерти еще более чем 100; она умерла в 1801 году, проведя в заключении 33 года. Но такие случаи были исключением в отношении как