всё это влезла и её уже никак даже против воли не изымешь из нашей «адской кухни». Зато вторая, Елена… Ну вот к чему этой местами наивной красавице слушать про мерзости, которыми волей-неволей, а приходится заниматься? Но и ультимативно просить удалиться не дело. Семья! Вот и надо вроде как и дать выбор, и в то же время намекнуть, что не дело ей всё это слушать во всех подробностях.

– Елена, тут сейчас начнутся другие разговоры. Которые для леди… не очень предназначены.

– Мари ведь тут, а она такая же леди, как и я, – деланно-наивно захлопала глазками старшая. – Ещё твоя… подруга. И ты, Вик, всегда или при мне говорил, или потом рассказывал. Что сейчас случилось-то?

Вот-вот надуется, как мышь на крупу. Или делает вид, что надуется, ну да редьки хрен не слаще, мне один бес геморроидально будет от всего этого. Тут же «переобуваюсь» на ходу, ещё сильнее смягчая уже сказанное:

– Лен, никто тебя не гонит отсюда. Я просто предупреждаю, что обсуждаться будут те дела, которыми с недавних пор твоя сестра занимается. В довольно мрачных и неприятных подробностях.

– Я не маленькая девочка! По всему Ричмонду о «Базе» «Дикой стаи» разговоры пошли. О том, что если туда янки попал, то выйдет или своими ногами на суд во всём признаваться, или его оттуда в гробу вынесут. Или без гроба, тёмной ночью.

– Джонни?

– Говорят, – усмехнулся друг. – Только после того самого процесса и после того, как мы информаторов-негров чуть не по всем домам благородных джентльменов вылавливали, эти самые слухи лишь на пользу идут. Некоторые боятся, но их мало. В основном те, которых мы пока просто не можем к себе пригласить для разговора по душам. Такого, чтобы не мешали.

– Понятно. В общем, Елена, думай, надо ли тебе всё это. Удовольствия услышанное точно не доставит, а вот сны плохие и испорченный аппетит – это вероятно.

– Не кисейная барышня! – уколола меня взглядом сестрёнка. – Может, я и не хочу всем этим заниматься, как Мари, но послушать, это я могу. Да и сестра кое-что рассказывала. В общих словах, без подробностей и имён, ты не подумай, Вик!

– Да я и не думаю. Если всё от семьи и близких людей скрывать, то зачем она, жизнь такая? Каторга будет, а не жизнь. Сиди уж, слушай. Но если что покажется совсем уж неприятным, то не надо себя пересиливать. Долго это не продлится. Немного погуляешь или просто посидишь в другой комнате с книгой или просто так.

– Поняла я, поняла, – отмахнулась Елена.

Надеюсь. Что ж, вернёмся к прерванному разговору. А речь зашла о нашем калифорнийском трофее, Томасе Старре Кинге. Вот я и продолжил, обращаясь к Джонни:

– Птичка по имени Томас разговорчивая стала. Но перья ей повыщипали, да и крылышки подпортили, – скривился я. – Идейный оказался, не чета Мюррею. И стращал нас сильно. Не только Линкольном и его сворой, но и другими. Теми, которые за спиной старины Эйба стоят, себя перед публикой никак не проявляя.

– Имена?

– Плюнь в любого крупного финансиста Севера – не ошибёшься. Да и подальше ниточки тянутся, но их он уже не знает. Не самого высокого полёта птица. Хотя всё равно ценная. Работать продолжим вдумчиво, ничего не пропуская, но вот на открытый суд его выводить не стоит. Пусть он… сам умрёт. Здоровье у него слабое. Сердце, к примеру.

– А может, он у нас повесится? – предложил Степлтон. И тут же добавил, глядя на Елену: – Прости, но на совести этого человека столько крови, что это для всех лучший выход.

Я посмотрел на сестёр. Обеих. Мари кривовато улыбалась, явно хорошо понимая и представляя те нюансы, о которых за шла речь. Вижу, Джонни её натаскивал без пробелов, пусть и по «экспресс-курсу». Елена же старалась выглядеть «храбрым оловянным солдатиком», показывая, что ей всё нипочём. Бодрится, храбрится, да и просто для неё всё это чистая теория. И дай боги с демонами, чтобы практика её не коснулась. Хватит мне и того, что Мари по собственной воле пустилась во все тяжкие в житии работницы тайной полиции.

– Нет. Иначе будет такой шум, как в той же наполеоновской Франции. У него тогда тоже некий генерал Пишегрю – якобинец, республиканец, р-революционер и головорез каких поискать, люто ненавидящий императора – на собственном галстуке аккурат перед судом повесился. А перед тем грозился много чего ненужного сказать перед допущенной на суд прессой. Я понимаю Наполеона, отдавшего приказ. Но не понимаю разгильдяев из тайной полиции, которые его на собственном галстуке повесили. А ведь он по всем правилам должен был быть лишён подобных предметов. Вот мы и не будем подвергать себя нападкам прессы. Сердечко не выдержало, вот и всё. С каждым случается.

– Хорошо, Вик, тебе виднее, – согласился со мной Джонни. – А вообще, надо будет мне как следует почитать про этого французского императора. Он ведь родня нынешнему, да?

– Вот именно что родня. Довольно далёкая, но ближе вроде как и не нашлось. А сама идея у тебя правильная возникла! Обращая взгляд в прошлое, мы храним себя от совершения ошибок, схожих с теми, что были раньше. Правда, от собственных и уникальных нас это не избавляет. Тут надо не в прошлое смотреть, а в настоящем слабые места искать.

Джонни стряхнул пепел с сигары, потянулся до хруста в костях, не вставая с кресла, и заметил:

– Любишь ты в последние пару лет этак вот сложно выражаться.

– Так ведь по делу выражается.

– Ну да, Вилли, потому и слушаю, оттого и про Наполеона начала века почитать как следует собираюсь. Ладно, с этим Кингом я понял. Скажет, что нам надо, а потом, если надо, может и помереть тихо и благостно. Но я про что говорил-то! Негров вербовали проповедники, квакеры да баптисты. Все такие уважаемые, почти что святые, по Библии живущие и её под подушкой держащие. Я через Борегара попробовал, но Дэвис и его министры даже слушать не захотели. Разве только Тумбс, но не остальные. Сказали, что нечего нам клеветать на достойных джентльменов. И что слушать негров и тех, кто пытается облегчить свою участь, впутывая невиновных почтенных членов общества – недостойно офицеров.

– Наивные.

– Или не наивные, а просто не хотят проблем, Вилли! – резко возразила Мария. – Я говорила с Мюрреем и другими, которые не так важны. Они сказали, будто в Вашингтоне рады, что президентом Конфедерации стал именно Дэвис.

– Это почему?

– Он предсказуем, прямолинеен, консервативен и чересчур джентльмен, когда этого не требуется, – усмехнулась сестрёнка. – Потому и невзлюбил