— Принцесса, лекарь говорит, что ты слегка нездорова. Я уверен, что тебя бесполезно об этом спрашивать, но поскольку я отвечаю за твою безопасность, то все-таки должен спросить. Может, ты пока останешься здесь, где за тобой смогут как следует ухаживать, а я поспешу обратно к Теодориху, чтобы отвезти ему договор?

Она улыбнулась тусклой улыбкой, но все-таки улыбнулась.

— Ты прав, предлагать мне такое бесполезно. Торн, ты недавно сказал, будто в том, что наша миссия оказалась успешной, есть и моя заслуга. Ты ведь не откажешь мне в удовольствии присоединиться к брату и отпраздновать наш успех вместе с ним.

Я лишь вздохнул и развел руками:

— Я как-то сказал еще одну вещь. Я никогда ни в чем не откажу тебе, принцесса.

— В свою очередь, Торн, обещаю тебе, что не задержу нашу колонну в пути. Это новое лекарство, некое вещество, очень похожее на кусочки коры, что бы это ни было, действительно принесло мне облегчение… гораздо более существенное, чем все те снадобья, что прежде давал мне Фритила. Оно наверняка поможет, и мне не придется валяться в carruca dormitoria подобно праздной лентяйке. Мы можем оставить ее здесь, а я весь путь проделаю верхом на своем муле.

— Не выдумывай. Я отправлю вперед гонца с документом. Остальные отправятся неспешным шагом. В том числе и твоя carruca. Я поклялся лекарю Алектору, что буду ухаживать за тобой еще лучше, чем это прежде делала Сванильда.

— Лучше, чем Сванильда? Чепуха. Сванильда прислуживает мне с тех пор, когда мы были детьми. Мы не служанка и госпожа, мы с ней подруги.

— Тогда она сможет оказать тебе поистине дружескую услугу. С твоего разрешения, я бы хотел поручить Сванильде другое задание. В ее отсутствие прислуживать тебе стану я. У меня есть кое-какой опыт в оказании помощи больным.

«Разумеется, — подумал я, — учитывая, что все эти больные — juika-bloth, молодой Гудинанд, старик Вайрд — в конечном счете умерли, это не слишком-то хорошо характеризует мои способности». Так или иначе, Амаламена только снова улыбнулась и твердым голосом произнесла:

— Мужчина, ухаживающий за женщиной? Немыслимо!

— Амаламена, именно твои красота и мужество — вот что обеспечило нам соглашение, и я не позволю тебе превратить наш успех в ничто. Документ надо быстро и безопасно доставить Теодориху. В противном случае Зенон может притвориться, что вообще не писал его, никогда не признает законность соглашения и скажет, что о нем и речи не было. А ты знаешь, с каким подозрением я отношусь к его добропорядочности. Я должен быть уверен, я настаиваю на этом, что Теодорих получит документ в целости и сохранности, поэтому я прошу тебя и впредь оказывать мне помощь в этом деле. Видишь ли, у меня есть план, который я не смогу осуществить без твоей помощи. И чтобы получить ее, я готов на самые отчаянные меры. Это может потрясти тебя, причинить страдания, вызвать возмущение, я не знаю, но я собираюсь доверить тебе одну тайну, которая останется только между нами.

— Что ты задумал, Торн? — спросила она с шутливой тревогой, когда я закрыл и запер дверь. — Обольщение или насилие?

Но я не поддержал ее шутливый тон. Хотя я пообещал, что заставлю принцессу смеяться, когда это только будет возможно, мне сейчас было не до смеха.

— Я всего лишь собираюсь представить тебе женщину, которая будет ухаживать за тобой во время нашего путешествия. Ее зовут Веледа.

— Ее? Мне показалось, будто ты сказал, что собираешься делать это сам… — Она внезапно замолчала, теперь уже не на шутку встревожившись, и попыталась откатиться на кровати подальше от меня, когда я стал раздеваться. Я полагаю, что принцесса позабыла о своих собственных неприятностях и вообще обо всем, по крайней мере на мгновение, когда я снял с себя всю одежду, кроме пояска «целомудрия» вокруг чресл. Увидев меня обнаженным, она прошептала:

— Liufs Guth!

Одевшись снова, я вернулся в помещение, где меня ожидал grammateús Элеон. Там я снова принялся мерить комнату шагами и начал диктовать договор о передаче Сингидуна. Поскольку я сам некогда был писцом, то без труда припомнил все те формальные приветствия и цветистые фразы, с которых предписывалось начинать документы. Но когда дело дошло до сути, я не придумал ничего лучше, чем просто продиктовать:

— «Получив должное возмещение, я, Теодорих, король остроготов, настоящим передаю права на владение городом Сингидун, что в Верхней Мезии, Sebastós Зенону, императору Восточной Римской империи».

— Ouá, papaí,— простонал grammateús. И покачал при этом головой так же горестно, как Алектор, сообщая мне о близкой кончине принцессы. — Прости меня, юный presbeutés, но так не делают. Oukh, oukh.

— Почему, Элеон? Здесь говорится обо всем, о чем я хочу сказать. Вернее, обо всем, чего хотел бы император.

— Но об этом говорится слишком откровенно, слишком прямолинейно. Теодорих отдает, Зенон принимает. Любой проницательный служитель закона усмотрит в этой простой искренности вызов, и ему доставит большое наслаждение оспорить законность документа. Ты должен пересыпать его туманными терминами. «Безвозвратная передача согласована, подтверждена и определена… отказывается от всех прав навечно… клянется, что на владение городом не претендует никакое другое лицо, а также заверяет в отсутствии каких-либо встречных требований…» Что-то вроде этого, presbeutés. А еще необходимо постоянно ссылаться на свод законов. «Соответствует главе такой-то и такой-то, параграф номер… из свода законов…»

— Но я в этом совершенно не разбираюсь.

— Тогда позволь мне усеять договор этими цитатами, бесполезными, но красивыми. Увы, мы должны тупо следовать закону, presbeutés. На самом деле в цитатах этих нет особой надобности. Их включают в документы только для того, чтобы законники кивали своими головами в знак признательности, а все остальные кивали головами от дремотной скуки.

Я рассмеялся и сказал:

— Ладно, согласен, давай пойдем на уступки законникам.

Старик немедленно заскрипел пером, а я, стоя у него за спиной, через плечо смотрел, что именно он пишет. По правде говоря, я лишь с серьезным видом притворялся, что это делаю, ибо не читал по-гречески и не смог бы вывести Элеона на чистую воду, даже если бы он сочинил приказ о моей казни. Наконец старик посыпал пергамент песком, сдул его и вручил мне только что отточенное неиспользованное перо, чтобы я поставил на документе свои имя и титул. Я писал далеко не так красиво, как Элеон, но остался чрезвычайно доволен качеством пергамента, на котором поставил свою подпись.

— Ouá, при императорском дворе используют, разумеется, только самые дорогие вещи, — гордо сказал писец.

— Да уж… — сказал я, изобразив восторг и восхищение. — Как ты полагаешь, могу я попросить один лист пергамента, grammateús, чтобы отвезти его домой и показать нашим писцам, какой необыкновенной роскошью вы здесь наслаждаетесь?