– Ты… мой заказчик ты… – выдыхает она, вызывая во мне злость. Она подавляет весь здравый смысл, и я делаю последний и решающий рывок вперёд, разрывая её рану сильнее. Её слабый практически безжизненный стон, покрывает моё сознание алой, животной пеленой, вырубающей все ограничения.

– Ты… я подчиняюсь тебе… ты и есть он… ты… – шёпот Бланш с каждой долей секунды тает, и она закрывает глаза, проваливаясь в предсмертный обморок.

А я смотрю на неё во все глаза и вижу только кровь. Её так много, столько же, сколько непонимания. Это невозможно. Она могла бы солгать, но такую муку вынести не может ни один солдат. Как?

Отрывая руку от её раны, перевожу туда взгляд и вижу, что я наделал.

Из моего горла вырывается нечеловеческий крик страха из-за того, что я могу потерять Бланш, так и не узнав, когда я заставил эту женщину вернуться в мои лапы, чтобы признаться в самой ужасной вещи, которую я когда-либо мог себе представить.

– Бланш, – шепчу, прикладывая пальцы к вене на её шее, прощупывая слабый пульс.

– Бланш, я…я…ты не могла солгать мне… но снова пожелала это сделать. Ты умираешь, понимаешь? Ты умираешь… – мой голос срывается, когда я провожу окровавленными руками по её белому лицу и опускаюсь ниже.

Мои глаза насыщаются кровью, сочащейся из пореза на боку. Мои губы прижимаются к нему, и я ору, как полоумный. Мне больно! Мне так больно за неё! За нас! Я не хотел быть таким, но я не могу поверить в то, что она мне сказала. Я не встречался с ней ни разу в жизни до того момента в доме Таддеуса. Я не видел её. Я не знал её. И мне так больно, ведь она призналась раньше. Сразу же, только я не понял. Почему? Как? Не знаю, но мои руки обхватывают её за талию, и я целую разорванные участки кожи. А самое ужасное, что я не в силах остановиться. Её аромат, её тепло, она… она нужна мне. Она дорога мне, а я убиваю её. Я, то самое чудовище, которое больше ничего не может понять. У него нет ни грамма человечности для других, потому что оно всё отдало ей. Оно ждало её. Оно волновалось за неё, и теперь скулит, как разорванный жестокостью своих страхов зверь.

У меня что-то ломается внутри, проклинаю всё, что я узнал. Я ненавижу обстоятельства, заставившие Бланш считать меня заказчиком. Я ненавижу те чувства, рвущие моё сердце на ошмётки. Я ненавижу себя за то, что не услышал её раньше. Я так боюсь потерять Бланш, не позволив понять, что её обманули. Да хватит уже! Хватит убеждать себя в том, что я был прав. Нет, не был! Я ошибся, и моя ошибка стала ценой жизни этой женщины, заставившей меня увидеть другой мир и пожелать быть человеком. Мужчиной. Её мужчиной, испытывающим невыносимо удушающую боль за всё.

Поднимаюсь взглядом по телу Бланш и достигаю её лица.

– Прости меня за то, что так долго познавал самого себя. И тебя тоже обманули, гадюка. Я никогда бы не позволил тебе жертвовать собой ради меня. Никогда, – меня трясёт от адреналина и опасной близости смерти. Я чувствую её. Я чую её.

Поднимаясь с постели, подхватываю Бланш на руки и, прижимая к себе, как самое хрупкое, самое ценное в моей жестокой жизни, подхожу к двери. Открываю замок и, вылетая в коридор, вижу Молли, слышащую всё, что происходило, и смотрящего на меня отрешённым взглядом Гамильтона.

– Мне нужна кровь. Первая отрицательная. Капельницы. Противовирусное, если у нас есть, и растворы. Обезболивающее. Нитки для того, чтобы зашить рану. Также всё, что может понадобиться мне для срочной операции. Она… живо, Гамильтон, неси всё на кухню, – отдавая приказы, спускаюсь по лестнице.

Направляясь к столу, он единственный, которым я сейчас располагаю, где достаточно света, сбрасывая телом Бланш всё, что там стоит. Укладываю её и снова проверяю пульс. Ещё жива.

– Эйс, что ты сделал с ней, – сдавленно произносит Молли за моей спиной.

– Не я, а тот, кто ведёт нашим сознанием. Я…

– Ты так кричал, я думала, что ты убил её. Столько крови… господи, – причитает сестра, пока я настраиваюсь на предстоящее. Я умею зашивать раны. Нас учат этому, чтобы в крайнем случае помочь себе или раненным в бою. Я не врач, но сейчас должен вспомнить всё, что таится внутри моего разума. Я читал. Много читал, и я справлюсь.

– Молли, отвали. Сейчас не до твоих размышлений, и лучше уходи, – зло бросаю ей, стягивая пиджак, закатываю рукава и открываю кран над раковиной, чтобы помыть руки. Так, обеззараживающие средства… Что я наделал?

Подхожу к Бланш и поднимаю футболку, заставляя себя смотреть, как пульсируют рваные края пореза. А он даже не успел затянуться.

– Это ты? Это ты?! – Кричит сестра, сотрясаясь в рыданиях. Она ударяет меня по спине, а я на секунду закрываю глаза, не позволяя себе сорваться. Терпеть. Держаться. От меня сейчас зависит жизнь Бланш.

– Нет. Наша мать. Я… уйди, Молли, прошу тебя, не смотри на неё. На меня не смотри. Я чудовище, понимаешь? Я, действительно, ничего не знаю о том, как это быть нормальным. Я сейчас боюсь, поэтому уйди отсюда. Не дави на меня. Я слышу ход твоих мыслей, слышу твои слёзы и обвинения. Твой повышенный пульс мешает мне сосредоточиться. Мне и так больно. Я весь в крови той, кого ценю больше всех моих выводов. Не отвлекай меня, ведь я не могу потерять её, так и не сказав, в каком чудовищном обмане её использовали, – мне стыдно посмотреть в глаза сестры. Мне стыдно за то, что я сделал. Так стыдно мне в жизни не было. Стыдно, что я позволил себе опуститься до уровня Нейсона. Стыдно, что меня ограничили в фактах и во времени, не позволив разобраться во всём. Стыдно, что собственные переживания для меня стали намного важнее, чем разумное решение проблемы. Мне стыдно за того ублюдка, в которого я сам себя превратил, чтобы уберечь незащищённое аморфное чувство во мне. Мне стыдно за этот мир, мой кровавый мир, ставший последним убежищем для Бланш. Мне стыдно.

– Эйс… чем я могу помочь? – Ладонь сестры ложится на мою спину, и я жмурюсь от нежности, которую отвергал с детства. И сейчас я её не заслужил. Я боялся её и не знаю почему. Не позволял никому трогать, утешать, любить меня, ведь тогда начинался внутри бунт, и я сходил с ума, опасаясь заглянуть глубже в причины такого поведения. Это трусость. И сейчас она обнажена так же, как и весь я.

– Ей будет нужна спальня. Комната, желательно подальше от моей, – едва слышно отвечаю я.

– Хорошо, братик, я подготовлю её. Только не лишай себя шанса сказать ей о том, что ты на самом деле чувствуешь. Дай себе возможность выиграть не только в войне против всех, но и против самого себя. Я люблю тебя, – Молли выходит из кухни и чуть ли не сталкивается с Гамильтоном, влетающим с коробкой в руках.

– Сэр, я здесь, – сообщает он, пододвигая стул ногой, и ставит на него коробку.

– Перчатки. Обезболивающее, спиртовой раствор. Займись порезом на другой руке. Нет, не предлагай провести операцию. Это моя вина. Это должен понять я сам, когда буду зашивать её плоть и насыщаться кровью, о которой когда-то грезил. Сегодня я обязан пройти этот путь один, – быстро бросаю взгляд на мужчину, опустившего голову и явно нежелающего такого исхода. Но он не нарушит приказ.