Однако беседы между Аденауэром и де Голлем вышли далеко за рамки этих в общем-то технических проблем. Речь пошла о том, сохранится ли надолго конфликт Востока и Запада. Оба согласились с прогнозом, согласно которому рано или поздно русские отойдут от своего коммунизма в его советском варианте и на этой основе наступит примирение между ними и остальной Европой. Однако де Голль пошел дальше. Он сказал, что Франция рассматривает вопрос о предоставлении экспортных кредитов Советскому Союзу, чтобы стимулировать этот процесс и заодно помочь французской промышленности. Тут Аденауэр забеспокоился. Встретившись по возвращении в Бонн с Кроне, он поделился с ним своими тревожными мыслями: де Голль «может пойти на связь с Москвой; именно ради того, чтобы предотвратить такой вариант и заблокировать ему путь к Москве через Германию, он, Аденауэр и пошел на заключение франко-германского договора». Эрхард и Шредер, в его восприятии, не понимают этого замысла и портят все дело.

Политические маневры (или, лучше сказать, интриги) всегда были излюбленным занятием нашего героя, и в данном случае нетрудно видеть, с каким наслаждением он вновь предался им. Но, увы, издатели упорно напоминали ему: сроки контрактов истекают, а где рукопись? В том же самом направлении на него «давила» Аннелиза Понинга, которая переехала в гостевую комнату рендорфского дома, чтобы не терять времени на разъезды и уплотнить график работы над мемуарами. В декабре 1964 года был готов спроектированный Аденауэром «литературный павильон», и все закрутилось по-серьезному. Сам мемуарист называл процесс своего творчества не иначе, как «исполнением тяжкого долга», «моей жуткой миссией». Действительно, темп был взят бешеный: первая половина каждого буднего дня и все выходные были выделены исключительно для авторской {^боты; если рвение мемуариста ослабевало и он начинал отставать от графика, госпожа Попинга тут же обращала на это внимание шефа; тот раздражался, но старался наверстать упущенное. Завершать работу пришлось уже во время весеннего пребывания в Канденаббии; там была чудесная погода, которая, видимо, сыграла свою роль в том, что опоздание но сравнению со сроками, предусмотренными в контракте, удалось свести до минимума. В конце апреля рукопись была вчерне готова, и после необходимой доработки была в середине июня отослана издателям.

Энергия и целеустремленность в выполнении сложной и кропотливой работы, проявленные человеком, приближавшимся уже к девяностолетнему юбилею, сами по себе поражают. Не менее поразительно и другое: мемуарист ни на минуту не забывал, что он прежде всего политик, и каким-то невероятным образом сумел совместить заключительный этап своей авторской работы с подготовкой третьей по счету кампании против Эрхарда и Шредера. Исходным пунктом для нее стали высказывания де Голля на его пресс-конференции 5 февраля 1965 года, где генерал изложил концепцию «европеизации германского вопроса». Речь шла, в общем, о том, что Советы должны отказаться от своего тоталитарного режима и тогда Европа протянется «от Атлантики до Урала», Германия объединится на основе признания границы по Одеру — Нейсе, принятия статуса безъядерной зоны и установления дружеских отношений со всеми своими соседями. Во всем этом Аденауэра больше всего обеспокоило изменение отношения де Голля к Советскому Союзу: на ужине в честь отъезжавшего на родину советского посла тот даже поднял бокал за «традиционную дружбу между Францией и Россией».

Свои опасения бывший канцлер сформулировал в виде четких политических тезисов, с которыми выступил на очередном, XIII съезде ХДС, проходившем в марте в Дюссельдорфе. Он подверг недвусмысленной критике и официальный Бону, и официальный Париж. Нынешние правители ФРГ, по его мнению, не приложили достаточных усилий, чтобы поставить на разумную основу отношения с Францией; что же касается последней, то он бросил де Голлю мрачное предупреждение: «Наша судьба и судьба Франции неотделимы друг от друга. Если русские проглотят нас, они назавтра сожрут и французов». На съезде присутствовал, естественно, и Эрхард, но Аденауэр старательно избегал всяких контактов с ним. В прессе появилось немало фотографий, где оба деятеля засняты в странных позах: сидя рядом, они демонстративно смотрят в разные стороны.

Дело не ограничилось словесной критикой и символическими жестами; против Эрхарда был организован самый настоящий заговор. Все началось во время визита Кроне на виллу «Коллина», имевшего место с 30 апреля по 2 мая 1965 года. Были обсуждены последние новости: рейтинг Эрхарда падает, широко распространено мнение, что на предстоящих в сентябре выборах он потерпит поражение. Аденауэр предложил Кроне выставить свою кандидатуру на канцлерство, бросив прямой вызов Эрхарду; Кроне отказался, ссылаясь на свой преклонный возраст. Обсудили этот вопрос с Раснером; тот сообщил, что фракция не возьмет на себя инициативу по низложению Эрхарда, но если тот сам подаст в отставку, то они изберут взамен Барцеля. К кругу заговорщиков примкнул и Герстенмайер, не потерявший надежд самому добраться до канцлерского кресла; его шансы были, однако, ничтожны, в чем были уверены все, кроме него самого.

Трудно сказать, чем бы все это закончилось, но вмешался случай: 7 мая скорый поезд «Рейнгольд-экспресс», на котором Аденауэр возвращался из Канденаббии, к северу от Кобленца столкнулся с застрявшим на переезде трактором. К счастью, скорость была небольшая, и толчок не такой уж сильный. Тем не менее несколько пассажиров получили травмы. В их числе оказался и Аденауэр, которому пришлось провести три недели прикованным к постели в своем рендорфском доме. За это время круг заговорщиков распался. Аденауэр не унимался: он нашел нового союзника в лице федерального президента Любке, который, как ему удалось узнать, не расположен поручать нынешнему канцлеру формирование нового кабинета после выборов. Аденауэр поспешил пригласить Любке к себе домой, и они провели там долгую беседу, обсуждая различные альтернативы Эрхарду.

В начале июня прошел очередной тур доверительных бесед между Гутенбергом и Венером на предмет создания «большой коалиции». Аденауэр знал о них и не возражал против их проведения. Как отмечено в дневнике Кроне (запись за 4 июня 1965 года), Аденауэр недвусмысленно отверг формулу «с социал-демократами — ни при каких условиях». Однако в начавшейся в июле избирательной кампании соображения конкурентной борьбы с СДПГ взяли верх над идеей блокирования с ней. К тому же рейтинг Эрхарда снова начал расти, и было разумнее укрыться за лозунгом партийной солидарности.

Аденауэр принял активное участие в предвыборном марафоне. Разумеется, возраст накладывал свой отпечаток: он уже не мог колесить но всей стране и ограничивался в основном выступлениями на митингах в городах своего родного Рейнланда (только однажды Штраусу удалось уговорить его произнести речь в Нюрнберге). Он говорил почти всегда на одну и ту же изрядно избитую тему «красной угрозы»: нет ничего худшего, чем правительство, в котором стали бы заправлять социал-демократы, это верный путь к тому, чтобы вся Германия стала советским сателлитом. Люди охотно слушали его не потому, что их привлекала его политическая программа, а из-за его острот, каламбуров и прочих штучек, которыми он обильно уснащал свои выступления. Только одному Эрхарду удавалось собирать такие большие аудитории. Результаты состоявшихся 19 сентября выборы стали триумфом для действующего канцлера. ХДС/ХСС набрал 47,6% голосов против 45,3% в 1961-м, ему не хватило трех мандатов, чтобы обеспечить себе абсолютное большинство в бундестаге. Всякие разговоры о том, как бы избавиться от Эрхарда, потеряли свою актуальность. Заговор против него окончательно рухнул. Аденауэр решил довольствоваться меньшим — не допустить, чтобы портфель министра иностранных дел достался вновь Шредеру. Начались обычные столь любимые им закулисные игры. 10 ноября в «Вельт ам зоннтаг» было опубликовано его интервью, в котором он дал своеобразное толкование прерогатив федерального президента: по его мнению, тот имел право вето на назначение любого министра, если его не устраивали политические взгляды последнего. Ясно, что при этом мыслилась вполне конкретная ситуация: Любке должен был таким образом заблокировать вхождение в кабинет Шредера. Об этом Аденауэр прямо высказался в письме к Любке, посланном 19 октября. Любке, который, как уже говорилось, терпеть не мог Шредера, охотно последовал бы совету Аденауэра, но на всякий случай решил проконсультироваться в федеральном Конституционном суде. Оттуда он получил недвусмысленный ответ: федеральный президент действительно имеет право отвести кандидатуру того или иного министра, но только в случае, если на того имеются какие-либо компрометирующие данные личного порядка; отвод по политическим мотивам недопустим; если президент пойдет на это, его решение можно будет оспорить в судебном порядке, это дело он наверняка проиграет, после чего ему останется только подать в отставку. Антишредеровская интрига не удалась.