Как бы то ни было, переговоры закончились полным фиаско. Де Голль изложил довольно пространно и путано свои представления о будущем Европы, объединении Германии и отношениях между Европой и Соединенными Штатами. Эрхард отмолчался, а Шредер, взяв на себе роль руководителя дискуссии, предложил перейти к следующему пункту повестки дня. Получилось, что немецкая сторона просто проигнорировала все, что так старательно пытался довести до их сведения французский визитер. Де Голль был оскорблен до глубины души, о чем он и поведал Аденауэру на состоявшемся вечером приеме. Тот тоже воспринял поведение немецких переговорщиков как недопустимый афронт. Впоследствии в своих мемуарах он напишет, что «летом 1964 года во время первого после моего ухода с поста канцлера визита де Голля в Бонн франко-германским отношениям был нанесен серьезный удар».

Именно позицию нового канцлера по отношению к Франции Аденауэр посчитал наиболее уязвимой стороной его деятельности, и именно по этому вопросу он решил развязать полемическую кампанию против него. 8 июля состоялась его встреча со Штраусом, Крове и Дуфхюсом. Непосредственным ее результатом стало то, что с трибуны состоявшегося несколько дней спустя съезда ХСС его председатель — тот же Штраус — с подачи Аденауэра выразил серьезную озабоченность состоянием отношений с Францией и призвал к их «возрождению». Ответ Эрхарда не заставил себя ждать. «Европа, которая состояла бы всего из двух государств, — заявил он, — это не та Европа, которую федеральное правительство видит в перспективе».

Аденауэр не унимался. Его новым открытием стал Райнер Барцель. С этим сорокалетним представителем католического крыла ХДС отставной канцлер связывал далеко идущие планы: когда-нибудь, надеялся он, именно Барцель подхватит ту эстафету, которую он, Аденауэр, вынужден был передать в недостаточно надежные руки. Аденауэру нравилось, как твердо и умело этот молодой крайне консервативный политик, заместитель руководителя фракции ХДС/ХСС в бундестаге, руководил депутатами в условиях, когда смертельно больной Брентано уже выпустил вожжи из своих слабеющих рук. В его глазах Барцель был идеальным образцом канцлера для будущих времен. Он усиленно расхваливал его достоинства всем, кто был готов слушать.

Эрхард принял вызов. Он сумел обеспечить себе поддержку со стороны консервативных органов печати, таких, как «Франкфуртер альгемейне» или «Ди вельт», которые развернули жесткую кампанию против «черных голлистов». Не дожидаясь исхода битвы, Аденауэр 17 августа покинул Германию, отправившись вновь поправлять здоровье на вилле «Коллина». Силы были не равны: на стороне канцлера были административный ресурс и значительное большинство парламентской фракции.

На сей раз отшельничество Аденауэра длилось дольше — целых два месяца. Аннелизе Попинге удалось убедить его заняться наконец мемуарами. К тому времени она уже успела собрать и отсортировать необходимые документы и дневниковые записи, так что оставалось только сесть и начать диктовать.

Перед этим нужно было, однако, решить трудную проблему: как избежать дублирования опубликованной еще в 1955 году «авторизованной биографии» Аденауэра. Ее автором был никому не известный журналист Пауль Веймар, с которым Аденауэра познакомила в свое время одна из его соседок по Рендорфу, некая Мария Шлютер-Хермкес. Аденауэр, в свою очередь, познакомил Веймара с дочерьми, со своей старой знакомой Эллой Шмиттман, а также с Йозефом Гиссеном, который присматривал за садом на усадьбе Аденауэров по Макс-Брухштрассе в Кёльне. Их воспоминания стали кирпичиками в структуре будущей книги. Если же говорить о ее фундаменте, или, если угодно, несущих конструкциях, то их заложил сам Аденауэр, попросту продиктовавший Веймару значительные куски текста.

Получившийся продукт вызвал немало нареканий. В издательских и читательских кругах книгу справедливо восприняли как плохо написанную самоапологию. Аденауэр счел за благо в этих условиях полностью отречься от авторства и даже участия в авторском процессе. В этой связи интересно привести тексты телеграмм, которыми обменялись Аденауэр и издатель его «авторизованной биографии» вскоре после того, как она появилась на книжном рынке. Аденауэр телеграфирует Киндлеру 27 октября 1955 года: «В газете «Кёльнише рундшау» появился рекламный анонс: «Поддержка д-ра Аденауэра открыла для биографа сейфы с семейными тайнами». Прошу вас немедленно исправить текст, иначе вынужден буду выступить с официальным опровержением». Издатель и не думал признавать свою вину. В ответной телеграмме, направленной жалобщику уже на следующий день, он отмечает: «Господин Веймар и без того испытывает понятные трудности, будучи вынужденным признать свое авторство тех глав и эпизодов книги, которые вы написали самолично, причем игнорируя его мнение относительного улучшения или исправления вашего текста. Как вам хорошо известно! господин Веймар не хотел ставить свое имя на обложке. Я лично просил его об этом, чтобы пресечь слухи, что подлинным автором этой книги являетесь вы сами».

На этом обмен телеграммами оборвался: Аденауэр решил его не продолжать. В общем, все было и так ясно даже непосвященным: «авторизованная биография» Веймара представляла собой фактически первую часть собственных мемуаров Аденауэра. Последний это, разумеется, отрицал, но косвенно признал своеобразной композицией того текста, который теперь должен был появиться уже под его собственным именем: периоды, посвященные детству, юности и вообще событиям до начала его канцлерства, он решил осветить по возможности покороче, а сосредоточиться на описании времени своего канцлерства.

Работа над собранным госпожой Понингой материалом и надиктовка комментариев к ним — то, что и составляет его собственный вклад в мемуары, — заняла вторую половину августа, весь сентябрь и половину октября. Автор один раз прошелся по рукописи, кое-что поправил, потом все было снова перепечатано, и на этом работа закончилась. Результат оказался соответственный. Книга получилась претенциозной и трудночитаемой. В ней тщетно искать что-либо хоть отдаленно похожее на элегантность и увлекательность мемуаров Черчилля или де Голля. Аденауэр и сам признавал, что писал не «на конкурс по красоте стиля». Начало еще терпимо, но в дальнейшем все выливается в сборную солянку из не связанных друг с другом документальных фрагментов. Мемуарист, впрочем, усматривал в этом не порок, а достоинство своего опуса: мол, документы должны сами говорить за себя, никакого приукрашивания здесь не нужно. Вторая характерная черта аденауэровских мемуаров — сосредоточенность почти исключительно на внешнеполитических сюжетах. Внутренняя жизнь ФРГ осталась за кадром, что позволило благополучно исключить из текста фигуру Эрхарда.

К концу своего отдыха в Канденаббии Аденауэр завершил три главы из тринадцати запланированных для первого тома. Он и госпожа Попинга работали с присущими им упорством и систематичностью, хотя у обоих были проблемы со здоровьем. У Аденауэра вообще случилось несчастье: он упал, вылезая из ванны, и сломал три ребра. Тем не менее сразу по возвращении в Бонн 17 октября первая глава, окончательно доведенная до кондиции, была отослана издателям в качестве доказательства успешного хода выполнения контракта.

Боннская круговерть, впрочем, оказалась опять слишком сильным возбудителем для Аденауэра-политика и увела его в сторону от письменного стола. Он начал второй тур антиэрхардовской кампании. В опубликованном 1 ноября интервью газете «Бильд ам зоннтаг» он обвинил правительство в том, что оно ведет курс на ухудшение отношений с Францией, проявляет неуважение к ее президенту и т.д. Результатом всего этого, заключал он, будет переориентация Франции на Советский Союз, и все закончится новым окружением Германии. Выдав этот залп, он отправился в Париж получать звание академика. В речи, произнесенной там, он напомнил о своей политике франко-германского примирения, особо выделив имена двух французских государственных деятелей, которые были его самыми ценными союзниками в этом предприятии, — Робера Шумана и Шарля де Голля. Поскольку речь предназначалась для иностранной аудитории, Аденауэр решил предварительно согласовать ее текст с канцлером. Попутно он осведомился у Эрхарда, не может ли он помочь чем-либо, чтобы улучшить отношения с де Голлем. Тот воспринял вопрос вполне серьезно и устроил для него подробный брифинг по одному из самых острых вопросов тогдашнего европейского строительства — сельскохозяйственной политике ЕЭС.