Все оказалось легче, чем я ожидал. Поначалу некоторое беспокойство причинял мне акцент. Но я внимательно слушал и вновь научился разговаривать отрывисто, как и подобает уроженцу Кукурузного пояса. Удивительно, как быстро возвращается память. Могу по опыту подтвердить, что права теория, утверждающая, что воспоминания детства остаются навсегда, хотя порой „забываются“ до тех пор, пока их вновь что-либо не вызовет. Я покинул этот город, будучи моложе вас обеих, и с тех пор побывал больше чем на двух сотнях планет. И большинство из них я забыл. Но этот город я помню прекрасно.

Кое-что здесь переменилось, но в противоположную сторону на энтропийной оси; я вижу свой родной город таким, каким он был в мои четыре земных года. И сейчас этот малыш живет где-то неподалеку. Я держусь подальше от тех мест и ни разу не пытался увидеть мою первую семью. Мысль о ней несколько смущает меня. О конечно, я навещу их, прежде чем отправиться путешествовать по стране; нечего опасаться, что они меня узнают. Это невозможно! Я выгляжу молодо и, надо думать, похож на себя молодого. Но здесь еще не знают, каким станет этот четырехлетка, когда вырастет. Единственное, что мне грозит, – это если я сам попытаюсь признаться. Нет, конечно же, если расскажу все как есть, мне никто не поверит – потому что здесь никто не верит даже в космические полеты, не говоря уж о путешествиях во времени, – но меня могут арестовать как сумасшедшего – термин не научный, им обозначается личность, воспринимающая мир не так, как принято.

Канзас-Сити, 1916 год. Вы высадили меня на лугу; я перелез через забор и пешком дошел до ближайшего города. Никто нас не заметил. (Скажите Доре, что она сработала ловко, словно карманник.) Городок оказался симпатичным, люди в нем дружелюбные. Я провел там день, чтобы сориентироваться, а потом перебрался в более крупный город, сделал там то же самое, раздобыл другую одежду и стал похож уже не на фермера, а на горожанина. (Дорогие мои, вы не носите одежды, если она вам не нужна, кроме праздников, и просто не поверите, насколько в этом „здесь и сейчас“ общественный статус зависит от одежды. Гораздо больше, чем в Новом Риме. Здесь можно только взглянуть на человека и по его платью определить возраст, пол, социальный статус, материальное положение, возможный род занятий, примерный уровень образованности и многое другое. Эти люди даже купаются одетыми! Я не шучу, спросите у Афины. Дорогие мои, они даже спят в одежде!)

По железной дороге я переехал в Канзас-Сити. Попросите Афину показать вам снимки, сохранившиеся с тех времен. Здешнее общество является прототехническим; оно как раз начинает переходить от мускульной силы человека и животных к генерируемой энергии. Здесь ее получают, сжигая естественное топливо или используя силу ветра и падающей воды. Известная часть энергии питает примитивные электрические машины. А поезд, в котором я ехал, двигался за счет сгорания угля, производящего расширяющийся пар.

Атомная энергия не известна даже в теории. О ней подумывают лишь мечтатели, а к Санта-Клаусу здесь относятся серьезно. Что же касается способа, которым передвигается „Дора“, так никто не имеет даже малейшего представления о том, что можно передвигаться, отталкиваясь от ткани пространства-времени.

(Тут я могу и ошибаться. Многочисленные рассказы об НЛО и странных гостях с неба существовали на Земле во все века; так что я наверняка не первый путешественник во времени, а может, тысячный или даже миллионный, но гости эти столь же опасаются обеспокоить диких туземцев, как и я.)

Прибыв в Канзас-Сити, я остановился в религиозном хилтоне. Если вы получили мое первое письмо, на бумаге была эмблема этого заведения. (Надеюсь, что эта записка окажется последней, которую пришлось доверить чернилам и бумаге. Я потратил уйму времени, чтобы фотографическим способом уменьшить ее и выгравировать. Технология и материалы уже доступны в этом „здесь и сейчас“, но весьма примитивны, и я пытаюсь пользоваться иными методами.)

В качестве временного пристанища религиозный хилтон вполне меня устраивает. Он дешев, а я еще не успел раздобыть достаточного количества местных денег. Здесь чище и спокойнее по сравнению с коммерческими гостиницами, а цена та же. Гостиница расположена возле делового района. И предлагает лишь то, в чем я теперь нуждаюсь, не более: мой здешний образ жизни можно назвать монашеским.

Да, да, монашеским. Не удивляйтесь, мои любимые. Я намереваюсь жить монахом все десять лет, мечтая о моих дорогих, которые так от меня далеко – в тысячах световых и обычных лет.

Почему? Таковы местные нравы. Здесь любая связь мужчин и женщин запрещена законом, за исключением разрешенного государством моногамного брака, который влечет за собой бесконечные юридические, экономические и социальные последствия.

Законы созданы для того, чтобы их нарушать. Так и происходит. Через три квартала от монашеского хилтона начинается улица Красных Фонарей – место незаконного промысла проституток. Берут они недорого. Нет-нет, я слишком ленив, чтобы тащиться в такую даль; просто я успел переговорить с некоторыми из женщин, поскольку днем они бродят по улицам, предлагая свои услуги мужчинам. Дорогие мои, здесь этих женщин не считают артистками, гордыми своим великим призванием. О нет, дорогие мои! Забитые, убогие, они стыдятся своей профессии и находятся у самого подножия социальной пирамиды; многие из них – пожалуй, большая часть – порабощены мужчинами, отбирающими их скудные зароботки.

Не думаю, что в Канзас-Сити могла бы жить Тамара или хотя бы псевдо-Тамара. Вне улицы Красных фонарей встречаются более молодые и более красивые женщины, которые и берут больше, и попасть к ним сложнее, но статус их также невысок. Тут нет счастливых гордых художниц. Они не искушают; трудно даже придумать, с каким отвращением относится к ним здесь закон и обычай.

(Дамам, с которыми я разговаривал, пришлось заплатить; для них время – деньги.)

Но здесь встречаются и другие женщины – они занимаются этим не профессионально.

По прежним жизням я знаю, что и среди одиноких и замужних женщин (подобная дихотомия проявляется здесь куда резче, чем на Терциусе или даже на Секундусе) многие охотно пойдут на нелицензированное соитие ради забавы, в поисках приключений и даже по любви или по другим причинам. Таким образом, здесь доступны – пусть и не постоянно – множество женщин и даже некоторые мужчины, хотя последних преследуют особенно рьяно.

Я уверен в себе и не одобряю местных „моральных“ норм, но я все-таки отвечу „нет“. Почему?

Первая причина: тут за это вполне могут отстрелить задницу!

Я не шучу, дорогие. Здесь и сейчас почти каждая женщина находится в исключительной собственности кого-нибудь из мужчин. Мужа, отца, любовника, жениха – кого угодно. И если он поймает вас, то имеет право убить, и общественное мнение окажется на его стороне: скорее всего, его за это даже не накажут. Но если умрет он, а не ты, то тебя повесят за шею и оставят висеть до самой смерти, смерти, смерти!

Цена явно чересчур велика, и я не собираюсь рисковать понапрасну.

Впрочем, существует небольшое и тем не менее заметное число женщин, не являющихся „собственностью“ какого-либо самца. Так что же сдерживает тебя, Лазарус?