не добивать, оставлять на смертном одре кровью захлёбываться за всё, что сотворили…»

Анна попыталась осмотреть рукоятку. Вроде как Витя, когда пистолет разбирал, в гостиной сидел, держа на своих ногах колени Князевой, с… той части доставал пули. Девушка смотрела за чисткой оружия, но не особо отмечала тонкости, не запоминала, где какой зазор выступал в роли крючка, открывающего ударно-спусковый механизм.

Теперь жалела. Мало того, что дурой себя ощущала, так и отпечатки оставила на оружии, в котором не смыслила ничего.

Щёки вспыхнули ни то от признания собственной глупости, ни то от злости, что прекрасно справлялась с ролью быстрого горючего — легко вспыхивала, моментально испарялась, оставляя после себя лишь языки тухнущего пламени.

Князевой будто в слесарные тиски сердце засунули, разрывая мышцы, вены и капилляры, когда пульс подскочил, наверно, до полутора сотен ударов.

А потом пульс за миг вообще пропал. Анна почувствовала, как замерла статуей, как нервы взорвались гнойными нарывами, когда на её руку, сжимая сильно, не давая больше ни действия, упала крепкая ладонь.

Она бы закричала в слепом страхе, что люди Бека квартиру вскрыли, что с ней кончать приехали, если бы перед помутневшими глазами не мелькнул чёрный камень в объятьях витков золотого перстня.

«Витя…»

Тогда кричать захотелось ещё сильнее.

1993. Глава 7

Комментарий к 1993. Глава 7. ️️️

Пчёла молчал. Капельки от октябрьской мороси, намочившие шею и ворот рубашки, казалось, могли превратиться в льдинки, и без боли, без крови с кожи их было не убрать.

Анна, к груди его прижатая, вздрогнула, как глаза прикрыла, но не спешила себя оправдывать. Она только стояла, пойманная за руку, но не старалась даже дёрнуться, двинуться, глаза раскрыть. Словно оказалась вором, уставшим от розысков, побегов, самовольно оставшимся на месте преступления до прибытия констеблей.

И тогда Пчёлкин понял — что-то не так. Дурное предчувствие, зародившееся после пропущенного Аней звонка, только укрепилось.

Он чуть ближе подошёл, влажной от дождя одеждой холодя спину Князевой. Она подобралась, вдруг губы поджала — силилась не зарыдать слишком рано, громко и явно, не иначе.

Пчёла поправил свободной рукой волосы её, собранные в низкий пучок, завёл выбившиеся пряди за уши. Остановился ладонью у левой половины лица Князевой, сам к другому уху наклонился.

— В честь чего обыск, гражданка Князева?

Анна выдохнула через рот в попытке собрать мысли воедино. Витя не стал ей мешать.

Происходящее не нравилось Пчёлкину, конкретно. Клубились дымом мысли, что что-то не так. Ведь Аня «его» дела боится, и скорее Антарктида превратится в тропический курорт, чем Князева проявит искренний, чистый интерес к оружию.

Но девушка тайком от Вити полезла в кабинет, в сейф его. И хрен бы с ним, с сейфом этим… Пистолет-то ей на кой чёрт?

Пчёла не знал. И это незнание пугало. Вплоть до мурашек, какие от молчания Анны доходили неясной, но совершенно отвратной дрожью до самых мышц.

Князева вдруг скинула подбородок, воздух втянув через ноздри. Уже забитый мокротой нос хлюпом отозвался, за который Анне сразу стыдно стало неимоверно, но девушка игры своей не бросила. Лесть сказала мягко, но голос упавший вранье сразу сделал ярким, броским:

— А, Витя… Мне пьесу плохо перевели… Сама взялась править. И вот забыла, как эта часть пистолета называется? — и провела самой подушечкой пальца по верхней металлической крышке, на самом конце которой, ближе к дулу, возвышалась мушка.

Пчёла пригляделся к руке Ани. Она кожей не касалась огнестрела, — не хотела лишний раз к оружию притрагиваться, не иначе — и палец указательный мелко-мелко туда-сюда ходил, как в вибрации.

— Затвор, — подсказал Витя голосом чужим для самого себя. Анна вздрогнула, закачала в напускной заинтересованности головой.

Кровь по температуре близилась к калёному железу, ударила в виски, а потом за миг заледенела, кидая мужчину в странный холод.

Картинка перед глазами будто замылилась, когда Аня продолжила врать:

— Точно… А патроны же отсюда в магазин вставляются? — и всё так же, пальцем не касаясь «пушки», указала на ручку. Витя чуть помолчал, за Князевой наблюдая с узлом неприятным, затянувшимся где-то в правом предсердии, и заметил, что Анна, излишне напряженная тишиной, своим положением «пойманной за руку», в судороге перевела дыхание.

Пчёлкин услышал во вздохе её влагу. Больше юлить не стал.

— Это тоже в пьесе не перевели?

Аня усмехнулась в горечи над плохо продуманной ложью и кивнула, сильнее себя в угол загоняя. Пальцы выворачивались в стороны ни то от оружия, зажимаемого в руках, ни то от близости Вити, какая, наверно, чуть ли не впервые будоражила не так, как надо. Не так, как привычно возбуждала.

Князевой захотелось пистолет к виску приложить и выстрелить, чтоб не мучить душу.

— Не перевели.

— Ань, кончай, — позвал Витя так, что девушке стало совсем хреново. Пчёлкин потянул на себя пистолет, но Князева, сама того не замечая, чуть ли не мертвым хватом вцепилась в ТТ-шник, какой минуты назад боялась в руки взять.

Пчёле нутро разорвало, когда Аня лицо, пряча, от него отвернула, когда заметил немую тряску плеч.

— Ань… — тише позвал. Голос сам упал, отчего Вите на плечи будто Эверест взвалили. Он рукой второй Князеву за плечи со спины обнял, а ладонь, какой пистолет держал, в сторону от девушки стал уводить, чтоб вытянуть огнестрел из пальцев её. — Анют, посмотри на меня…

Князева расслабила пальцы и резво спрятала лицо в ладонях, что стали ощущаться грязными. Задушила всхлип, что подкрался, передавливая глотку, ко рту, сцепила зубы.

Витя отбросил пистолет в сейф и под грохот, скрежет металла о металл Анну перехватил, к себе разворачивая.

«Нет, милая, не отворачивайся только, не прячься от меня…»

Князевой стало казаться, что воздух весь в кабинете сменили на хлор, какой отравил за секунды. Она упёрлась трясущимися пальцами в сгибы локтей Вити, чтобы не податься объятьям, какие бы окончательно самообладание — точнее, то, что от него осталось — уничтожили, попыталась лицо отвернуть.

Пчёла оказался проворнее, перехватил за плечи. Сжал пальцы на выступах рук чуть сильнее, чем то требовалось, и Анна всё-таки подняла на него глаза. Мокрые.

Князевой стало вдруг омерзительно от самой себя. Отвратительно стыдно за слабость, какую скрыть не смогла, за ужасный самоконтроль, за глупость. Сердце то сжималось до маленькой горошинки, в грудной клетке теряющейся, то из-под рёбер вытесняло остальные органы, когда Аня увидела во взоре напротив переживания, волнующие сильнее шторма, бушующего в море.

Пульс каждым сокращением чуть ли не барабаном ударял по ярёмной вене, напоминая периодичностью, точностью своей секунды до взрыва бомбы.