Анастасия была рядом с ним каждый приезд: нежная, робкая, не задающая лишних вопросов (хотя Михаил догадывался, что Служба безопасности Дасаева-отца давно получила полный отчет о его личности от московских коллег и дала на ознакомление любимой дочери). В Восточной республике Сергеев объявлялся не менее трех раз в году, и каждый из этих визитов оставлял в груди легкое щемящее чувство грусти при отъезде. Умка начинал понимать, что всю жизнь его тянуло вовсе не к тому типу женщин, который нужен для семейного счастья. С Викой он не смог бы прожить жизнь. С Настенькой, наверное, смог бы.

«Если бы выдержал эту тихую покорность и не превратился в тирана, – поправил он сам себя».

Любой мужчина становится тираном рядом с жертвенным женским типом.

Сергеев нежно провел рукой по Настиным волосам.

Спрашивать: «Как ты без меня?» было, по крайней мере, глупо. Более всего Умке хотелось взять ее на руки и отнести в постель, но (о, боги, что за наивность в таком преклонном возрасте!) он опасался, что Настя может подумать, что нужна ему только для этого.

И, словно услышав его мысли, она подняла на него свои фиалковые глаза и поцеловала в губы жадно, но очень нежно. Именно так, как Сергееву хотелось. Так, как он ждал…

– Я так соскучилась, – выдохнула она еле слышно, и Сергеев подхватил ее, почти невесомую, на руки, в несколько шагов достиг спальни, рванул в сторону покрывало…

У нее было тело ласки – длинное, гибкое, сильное. В постели она вовсе не казалась бесплотной, и запах ее не был искусственной смесью отдушек дезодорантов и дорогих парфюмных ароматов. Она источала слабый запах мускуса, и он по-настоящему кружил Сергееву голову.

Когда они оторвались друг от друга, время перевалило за полночь. После 12-ти засыпают только провинциальные городки. Донецк – столица Восточной республики – блистал огнями, как блещет брильянтами выскочка из низшего сословия, впервые выбравшаяся на бал для представителей высшего света. Став внезапно центром немаленького государства, бывшая Юзовка все еще не могла поверить в свое счастье и все делала чересчур…

В центре было чересчур много огней, чересчур много роскошных клубов, чересчур много дорогих авто и женщин, увешанных драгоценностями стоимостью в бюджет какой-нибудь африканской республики. В чересчур роскошных интерьерах подавали чересчур изысканные блюда, чересчур строгие метрдотели вели в чересчур шикарные кабинеты чересчур импозантных мужчин в сопровождении чересчур томных подруг…

В общем, все, что в Москве казалось органичным и привычным до некоторой замшелости, здесь все еще было внове и выдавалось за свежий модный стиль. Донецк пытался быть не таким, каким был на самом деле, тужился, хотел дорасти до столицы Метрополии, изобразить породу, но провинциальность так и лезла из него во все стороны, и скрыть эту фальшивость было невозможно. Избалованному огромными деньгами и щедрыми дотациями состоятельных земляков, Донецку всего-то и надо было, что оставаться собой – «городом миллиона роз», но для этого пришлось бы забыть об амбициях, а кто из новых хозяев жизни мог это сделать? Никто. Амбиции были движителем этой ярмарки тщеславия, ее кровью. Отказаться от них – означало снова скатиться в небытие, в прошлое, о котором зримо напоминали громады терриконов, обступившие город. Теперь на них стало модно устраивать парки для катания на горных лыжах, только за последние два года открылось три подобных курорта, но… Кто помнил, тот помнил. Город, все еще не отмывший угольную пыль из-под ногтей, жадно жрал устриц, запивая их нежные желеподобные тела ледяным «Кристаллом», и источал гламур всеми доступными способами.

Они ехали ужинать.

Настин двухместный «мерседес» уверенно скользил в плотном автомобильном потоке – интенсивность движения в центре ночью была такой же, как в спокойные дневные часы. Городская элита съезжалась в лучшие заведения города показать себя и посмотреть на других. Сергеев, привыкший держаться в тени во время своих визитов во внешний мир, особо людные места вначале не жаловал, но потом попривык. Оставаться незаметным рядом с Анастасией Вафовной в дорогом ресторане было значительно легче, чем проделать такой же фокус в «Макдональдсе» на окраине.

В клубе «Аква» они еще не бывали, хотя заведение открылось почти полгода назад. Стеклянные полы, под которыми плавали рыбы и иногда скользили с грацией русалок обнаженные барышни. Столы-аквариумы, водопады, бассейны с жемчужными пузырьками и водоворотами, соответствующим образом принаряженный персонал, меню морской кухни, разнообразию которой мог бы позавидовать рыбный ресторан где-нибудь на Майорке или в Нормандии. Вместо портьеры их с Настей кабинет закрывали падающие с мягким шуршанием водяные струи – каждый раз, для того чтобы войти, официант выключал завесу и снова включал ее при выходе.

Ужин был великолепен. Сергеев, совершенно отвыкший от нахождения в обществе, освоился, заново приобрел слегка потускневшую от долгих месяцев бездействия обходительность, и вполне пристойно орудовал ножом и вилкой. Настя чуть раскраснелась от вина, улыбалась, глядя на спутника и, когда официант унес последнюю перемену блюд и отправился за десертом, сказала:

– Мишенька, я давно хотела задать тебе один вопрос… Я же не приставала к тебе с расспросами все эти годы, правда?

– Правда, – подтвердил Сергеев.

Вопрос мог быть и неприятным, но отвечать на него все равно придется. Слишком много молчания было подарено авансом.

– Почему ты каждый раз возвращаешься туда? – спросила Настя, не сводя с него глаз. Она знала, что он не спросит: «Куда?» Получилось бы лживо и глупо. – Почему?

Сергеев помолчал несколько секунд, наверное, несколько дольше, чем полагалось бы в светской беседе, не потому, что хотел солгать или отшутиться. Он с удовольствием бы сказал правду, если бы знал, в чем она заключается.

– Я недостаточно хороша для тебя?

Он открыл было рот для возражений, но Анастасия, придвинувшись, прикоснулась кончиками своих тонких, почти прозрачных пальцев к его губам, не давая говорить.

– Ты думаешь, что я тебя не люблю, Миша?

Она ухмыльнулась. Именно ухмыльнулась, горько скривив край рта.

– Или для тебя любовь что-то другое? Скажи мне, любимый мой, что так держит тебя за колючей проволокой? Другая женщина? Долг перед кем-то? Что? Ты скажи, я попробую понять…

Она отодвинулась на другой край дивана, едва заметно сжалась, словно поежилась от легкого дыхания кондиционера, и приготовилась слушать.

Сергеев набрал в легкие воздуха, собираясь ответить, но запнулся на полуслове, так и не начав речь.

Что можно объяснить? Как растолковать женщине, которая тебя любит, что здесь, в этом лоснящемся от достатка городе, он ощущает себя чужаком, а пересекая заградительные линии, облегченно вздыхает, чувствуя себя дома? Как рассказать дочке человека, состояние которого давно превысило все вообразимые пределы, что там, в мире за колючей проволокой, деньги не стоят ничего, а человек, рядом с которым есть живые и невредимые друзья, чувствует себя богачом в тысячу раз большим, чем любой здешний олигарх? Там Зона совместного влияния, карантин, тюрьма, там очень трудно выжить и почти невозможно жить, оставаясь человеком, но именно поэтому те, кто остался человеком, не покидают эту землю. Потому, что без них она будет окончательно мертва.