CCCL

Общие места богословских споров вышли из моды, их заменили общие места в политике.

CCCLI

Я восстановил отличия таковыми, как я их понимаю, то есть основанными на титулах и трофеях; мое дворянство не было феодальным старьем: в бароны я жаловал из капралов.

CCCLII

Я – не из тех слабоумных государей, которые позволяют все делать другим и не делают ничего сами, иначе я мог бы выговорить себе что-то вроде королевства, например, за Луарой.

CCCLIII

Я не думаю, что Франция когда-либо знала лучший порядок, нежели тот, каковой был при мне.

CCCLIV

Государь, совершенный во всех отношениях, должен был бы поступать как Цезарь, нравами походить на Юлиана, а добродетелями – на Марка Аврелия.

CCCLV

Надобно править людьми, пользуясь упряжью, которая надета на них сейчас, а не той, что была в прежние времена.

CCCLVI

Спрашивать, до каких пор религия необходима политической власти, все равно, что спрашивать, до каких пор можно делать прокол больному водянкой: все зависит от благоразумия врача.

CCCLVII

Высокопарный Тацит говорит, что опасно оставлять жизнь тем, у кого отняли все: я убедился в справедливости этого!

CCCLVIII

После московской катастрофы меня уже сочли было политическим трупом: но все еще оставались я сам и мое имя, и вот уже через три месяца я вновь явился во главе двухсот тысяч моих солдат.

CCCLIX

Мое восемнадцатое брюмера было значительным по своим последствиям: ведь именно с этого момента началось восстановление общественного порядка во Франции.

CCCLX

Когда полными пригоршнями разбрасывают почести, многие недостойные люди тоже набрасываются на оные, а имеющие несомненные заслуги отступают в сторону. Кто же будет искать эполеты на поле сражения, когда их можно заполучить и в чьей-нибудь прихожей.

CCCLXI

Революционеры и эмигранты в равной степени были ненасытными по части богатств и отличий. Они соперничали в низости друг с другом. Я же хотел возвеличить новых людей, но поелику не имел в том успеха, то брал их сколько возможно в рядах моих солдат.

CCCLXII

Во время моих итальянских кампаний Директория только и делала, что тявкала; она пробовала мне указывать: в ответ я посылал ей мадонн из чистого серебра, она умолкала, и моя армия продолжала идти вперед.

CCCLXIII

Со времен Карла Великого пехота всегда была плоха. В моей же армии не было французского солдата, который не считал бы себя способным противостоять врагу и победить.

CCCLXIV

Закон должен быть ясным, точным и единообразным: толковать его – значит допускать искажения.

CCCLXV

Больше всего лиц держит в своей памяти тот, у кого больше воображения.

CCCLXVI

Ежели бы флибустьеры способны были вести политику, достойную их храбрости, они основали бы великую империю в Америке еще в шестнадцатом столетии.

CCCLXVII

Странно, но в этот век Просвещения монархи видят надвигающуюся грозу лишь тогда, когда она уже разразилась.

CCCLXVIII

Слово либеральный, которое в нынешние времена столь чарует уши идеологов, это слово – моего изобретения. Так что если уж я узурпатор, то они – плагиаторы.

CCCLXIX

Государя начинают презирать, когда он слаб и нерешителен: это – гораздо хуже, нежели когда им управляет министр неспособный и лишенный уважения.

CCCLXX

Перед тем как появился мой Гражданский кодекс, во Франции отнюдь не было настоящих законов, но существовало от пяти до шести тысяч томов различных постановлений, что приводило к тому, что судьи едва ли могли по совести разбирать дела и выносить приговоры.

CCCLXXI

Марк Аврелий жил и умер в великом почете, поелику он безмятежно и при благоприятных обстоятельствах унаследовал империю. Это счастие могло быть уготовано моему сыну.

CCCLXXII

Я мог бы привести Итальянскую армию в Париж 18 фрюктидора и сыграть роль, каковую сыграл в свое время император Север, но плод тогда еще не созрел.

CCCLXXIII

Когда я высадился во Фрежюсе на пути из Египта, Б[аррас] и С[ийес] обсуждали тогдашнее положение вещей в стране: один хотел восстановить короля, другой же – призвать герцога Брауншвейгского; я привел обоих к единому мнению.

CCCLXXIV

Гоббс – безрадостный философ, а Монтескье – светлая голова.

CCCLXXV

Мораль республиканцев отличается большой распущенностью: они без колебаний позволяют себе все, что полезно им и их партии; равным образом то, что было бы добродетелью в республике, становится преступлением при монархии.

CCCLXXVI

Рабле подражал первому Бруту, который прикидывался умалишенным, чтобы обмануть подозрительность Тарквиниев.

CCCLXXVII

Ни золота, ни серебра мне не хватало так, как сахара и кофе: поэтому добродетельные женщины так и не простили мне Континентальной блокады.

CCCLXXVIII

Подлинное богатство всякой страны состоит в числе жителей оной, их труде и предприимчивости.

CCCLXXIX

«Дух законов» – малоосновательное творение едва ли упорядоченной постройки, в которой можно найти прекрасно убранные покои, но заметить кое-где и наспех отделанные дощатые стены с позолотой.

CCCLXXX

Клубные политики, которые выступают против постоянных армий, – сумасброды. Стоит государю распустить свои войска, позволить разрушить свои крепости и проводить время за чтением Горация, как он не процарствует и полугода.

CCCLXXXI

Самые удивительные изобретения не суть те, коими мог бы похвастаться ум человеческий: большинство открытий суть следствие механического инстинкта и случая, а отнюдь не философии.

CCCLXXXII

Понаписали великие глупости о душе, а ведь надобно стараться знать не то, что люди сказали об этом, но то, что собственный наш разум может нам открыть независимо от чужих мнений.

CCCLXXXIII

Что касается системы, то всегда надобно оставлять за собою право на следующий день посмеяться над теми своими мыслями, кои появились накануне.

CCCLXXXIV

Я не знаю, что понимают под божественным правом: наверное это – изобретение какого-нибудь тупого теолога из Лувена. Ведь сам Папа имеет не более божественного права, чем я – на наследственное место в Палате лордов британского парламента.

CCCLXXXV

То, что называется естественным законом – всего лишь закон выгоды и разума.

CCCLXXXVI